Минут через пять они остались с Ожаровым в кабинете вдвоём. Сергей встал со стула, кашлянул, прочищая горло и не давая повиснуть тягостному молчанию, которое бывает очень тяжело разрушить, и спокойно спросил:
– Товарищ Ожаров, ты наверняка ещё и не завтракал? Пойдём-ка в буфет, чаю попьём. Может быть, и пирожков с капустой раздобудем!
Ожаров молча поднялся и первым двинулся к двери.
В буфете народу было немного. Что было и не удивительно. Те, кто успел поесть дома, ещё не проголодались, а те, кто завтракал на службе, уже закончили трапезничать.
Но, несмотря на богатый выбор столиков, за которые можно было присесть, Сергей и Ожаров, не сговариваясь, двинулись в самый центр зала. Хотя оба предпочитали обычно садиться спиной к стене. Привычка – вторая натура. Всегда же спокойнее, когда знаешь, что тыл у тебя защищён и никто незамеченным не подойдёт. Но не сегодня. Сегодня они держались подальше от стен, у которых, как известно, тоже есть уши.
Пирожков в буфете не нашлось, так что взяли по вчерашней булочке и по стакану тёплого цикориевого кофе.
Ожаров отхлебнул сладкой бурды и вопросительно глянул на Сергея:
– Ну, чего ты хотел мне сказать?
Сергей пить странную мутноватую жидкость не стал, только понюхал, брезгливо сморщил нос и отставил стакан подальше. Помолчал и начал негромко говорить, время от времени поглядывая на Ожарова, проверяя произведённый эффект от своего рассказа.
– Это было больше десяти лет назад. В Париже. В командировку послали по важному правительственному делу. Суть командировки рассказывать не буду, тем более к моему рассказу она имеет весьма отдалённое касательство. Впечатлений у меня было – море. – Сергей улыбнулся, вспоминая то славное время. – Сам понимаешь, первый раз за границей. Всё новое, всё – интересно. Кругом девицы в модных нарядах, улыбаются, бегают, каблучками цокают, щебечут как канарейки… И представляешь, на третий день в гостинице, где мы остановились, убили горничную. Зарезали. Вернее, закололи. Милая была девчушка, такая – с талией и ресницами, а сверху – кудряшки золотистые. Был со мной один товарищ почти из местных, ну как почти – француз, но не парижанин. Уже в годах дядька. Колоритный субъект, я тебе скажу. Служил следователем в провинциальном городишке, названия которого я не запомнил. Так вот, он, как про горничную услыхал, побелел как стена и к агенту, что на место преступления прибыл, бросился. Тот его знакомый оказался. Насколько я мог понять, очень моего товарища взволновало убийство девушки. Причём спрашивал он про орудие убийства и – почему-то – про какую-то красную косынку. Я был удивлён и заинтригован.
Сергей бросил взгляд на Ожарова: тот слушал внимательно, но явно не понимал, к чему Сергей про Париж и горничную с талией рассказывает, хотя нетерпения пока не выказывал.
– Не видел я товарища до самого вечера, а когда тот явился, то был смурной и задумчивый. Лезть к человеку в душу мне не хотелось, но любопытство разбирало. Есть у меня такой грех – очень я по жизни любопытный. – Сергей усмехнулся и качнул головой, словно сам себя за своё любопытство осуждая. – Но товарищу и самому выговориться хотелось. Помялся он несколько минут, походил бесцельно по комнате и позвал меня в местное бистро. Заказал целую бутылку дешёвого коньяка и после третьей рюмки рассказал мне очень страшную историю.
Тут Сергей улыбаться перестал, построжел лицом и говорить начал сухо, отрывисто, словно криминальную сводку читал:
– В самом начале века, когда он только начинал служить в полиции и был счастливо женат всего полгода, в их маленьком городке произошла целая вереница убийств молодых женщин. Все как одна – натуральные блондинки, не старше двадцати пяти лет, в красных платках или с красной лентой в волосах.
Сергей снова быстро глянул на Ожарова: тот слушал теперь не просто внимательно – он весь подался вперёд, впился ему в лицо потемневшим внимательным взглядом, словно боялся упустить хоть слово из его рассказа.
– Последней жертвой злодея стала жена моего товарища. Двадцатилетняя Мадлен, – на имени голос Сергея дрогнул, словно у него на мгновение перехватило горло, словно он говорил не про чужую, совершенно незнакомую ему женщину, а про кого-то близкого и родного, но он тут же взял себя в руки и продолжил дальше всё тем же сухим и деловым тоном: – Вскоре после её убийства злодея взяли. Нашли в его каморке вещи убитых, его вещи, испачканные в крови. Да и на ботинках кровь обнаружили. В целом по совокупности улик его вина была полностью доказана. Да он её и не отрицал. Провели медицинское освидетельствование, врачи подписали документ о его вменяемости. Но это было сделано под давлением общественности. Если бы его оставили в живых – было бы не избежать народных волнений. А на самом деле о вменяемости, со слов товарища, говорить было сложно. Тот беспрестанно смеялся и корчил рожи. А когда его привели в участок и бравые полицейские не сдержались и поговорили с ним «по душам», только вжимал голову в плечи и бормотал: «Я не виноват, они сами. Зачем красное…» Приговорили злодея к гильотине. Приговор привели в исполнение. Мой товарищ присутствовал при казни и был уверен в смерти преступника.
На несколько секунд за столом повисло молчание, а потом Сергей закончил рассказ обыденно и спокойно, даже с лёгкой усмешкой:
– Товарищ услышал о заколотой горничной, молодой блондинке, и увидел в этом параллель с убийством жены. Орудие убийства тогда они не нашли, но товарищ мне рассказал, что если судить по форме и глубине раневых каналов, то это был стилет с трёхгранным клинком длиной примерно десять-двенадцать дюймов. Но горничную убили простой тюремной заточкой, а после и убийцу нашли. Её бывшего любовника. Заколол из ревности. Я тогда, по правде сказать, не очень ему поверил. Вернее, не так – поверил, но решил, что он сгущает краски. Маленький заштатный городишко – и громкое убийство, про которое, как ни странно, я даже не слышал. Хотя всегда следил за интересными криминальными новостями, даже заграничными, даже старыми. Потом, правда, нашёл в одной из провинциальных газет репортаж об этом деле. Но газетёнка была из числа бульварных, которым верить – себя не уважать, а столичные издания того времени отделались лишь упоминанием в криминальной хронике, все первые