После хибар и мазанок пошли дома посолиднее. Наверняка их строили лет сто назад, солидные идальго обустраивались здесь, как они думали, на века. Но жизнь оказалась чуть суровее, и сейчас стены порядком облупились, кирпич покрошился, фундаменты сели, пустив трещины. Жить можно, но уже не господам — те переехали куда получше, где свиньи и гуси не ходят по улице как у себя во дворе, а торговля идет в приличных лавках, а не с куска мешковины, брошенной прямо на землю.
И вдруг взгляд за что-то зацепился. Я поначалу не понял, и повернул голову, чтобы еще раз глянуть. Благое дело, быстро по этим улицам не поездишь. На пригорке стоял дом, беленый извёсткой, как и почти всё. Вот только над дверью была табличка с крючковатыми буквами иврита, а рядом для уверенности неизвестный маляр кривовато нарисовал менору, а рядом с ней — могендовид. Кусок моего сна встал перед глазами. Молящий об одолжении Йося.
* * *
Во двор нашего временного пристанища заезжать не стали — маловато места, да и улочка узковата, даже для «фордика». Приткнули к забору и слезли на землю. Домик ничем не отличался от остальных — три окна на улицу, во дворе манговое дерево и сарайчик с курами. Хозяйка, пожилая сеньора в цветастом платье, кивнув нам, посовещалась с Яго и бодро двинулась куда-то. Надеюсь, за едой.
Спросил для порядка разрешения и умылся в бочке с водой, а потом и сполоснул пропотевшую и пыльную рубашку в ведре. По такой жаре ее и сушить не надо, отжал, надел, и через полчаса сухая и почти не мятая одежда на тебе.
Хозяйка покормила нас на славу: в жертву была принесена курица, убитая, скорее всего, за излишнюю болтливость. Покойную она добавила в здоровенный казан с ароз конгри, что немного не по рецепту, но протестовать никто не стал. Мясо она порубила на мелкие кусочки, так что жевать почти не приходилось. Получилось очень сытно и вкусно. После нескольких дней на лепешках с овечьим сыром и мелкими добавками ветчины — так и вовсе праздник.
— Схожу, пройдусь, — сказал я Сантьяго. — Замучился сидеть на месте. Прогуляюсь и вернусь, далеко уходить не буду.
Проводник, почесал бороду, пыхнул самокруткой, и вяло махнул рукой, мол, давай, не мешай послеобеденному отдыху. О конспирации с прочей секретностью и не думал, наверное.
До синагоги идти километра полтора. Двадцать минут неспешным прогулочным шагом. А куда мне спешить? До утра я совершенно свободен. Может, и дольше.
Дом собраний был открыт. Дверь нараспашку, за ней старенькая москитная сетка, заштопанная в нескольких местах. Возле двери, чтобы уж точно не ошибся никто, висела табличка «Sociedad Hebrea».
Я на секунду замешкался — как-то кипу я взять не догадался. Но потом решил, что грех небольшой, если голову я прикрою панамой. Так что отодвинул сетку и шагнул внутрь.
— Ола, — поприветствовал меня бородатый сефард лет пятидесяти с грустными глазами. — Чем могу помочь?
— Ола. Вы же раввин?
— Да. Раввин Марио Коэн.
Ого, одна из самых «козырных» фамилий. Кстати, значит именно «священник». Не то что Хайт какой-нибудь. Или Шустер. Портной с сапожником.
— Видите ли, у меня просьба… Немного необычная.
— Слушаю, — кивнул раввин. Никаких эмоций, стоит и слушает, будто нееврейские пацаны тут каждый день ходят со странными разговорами.
— У меня был знакомый. Еврей. Ашкеназ, — зачем-то уточнил я, и раввин кивнул, принимая эту информацию. — Его звали Иосиф. Хозе. И он умер.
— Очень печально, — вставил еврей и замолчал, понуждая меня заканчивать свой рассказ.
— Он приснился мне недавно и во сне сказал следующее: «Перед смертью я начал читать „Шма, Исраэль“ и не произнес молитву до конца. Остановился на словах „Укшартам леот аль ядеха“, когда смерть забрала меня». Извините, если я неправильно произнес, не знаю иврит.
— Вот прямо произнес эти слова? — удивленно спросил раввин.
— Да, надеюсь я правильно их запомнил.
— Очень правильно, молодой человек! Извините, я не спросил ваше имя.
— Луис, сеньор Коэн. Так меня зовут. Так вот, во сне мой товарищ Иосиф попросил при случае пойти в синагогу и дочитать «Шма, Исраэль» за него до конца. Вот я и зашел к вам. Посоветоваться, как правильно исполнить волю умершего.
— Прошу вас пройти со мной, — очень серьезно сказал раввин.
Сомневаться священник не стал. Если он и подумал, что это какой-то розыгрыш, то виду не подал. Поначалу у него в глазах мелькнула растерянность, но всего лишь на мгновение.
Мы зашли в какую-то небольшую комнату, и Коэн пригласил меня присесть. А сам достал толстую книгу на иврите, полистал ее, нашел нужное место, и сказал:
— Я буду читать молитву с самого начала. Это принято. Когда дойду до тех слов, вы будете повторять за мной. Сможете?
— Только не очень быстро, я ведь язык не знаю.
— Хорошо, Луис. Начнем.
Читал он красиво, с выражением. Не бубнил, не завывал, и не тряс головой. Чуть запрокинув голову, прикрыв глаза, он будто забыл обо всём. Впрочем, когда он остановился, я понял, что теперь наступила моя очередь. Повторять незнакомые слова было не очень удобно, временами я запинался и ошибался, и тогда раввин терпеливо повторял.
Молитва оказалась неожиданно длинной, а Йося умер почти в самом начале, так что к концу у меня немного закружилась голова от обилия непонятных слов.
— Спасибо, Луис, что выполнили просьбу своего товарища, сказал Коэн, закрывая книгу. — Вы говорите, он был ашкеназ? Если хотите, я прочитаю «Эль Мале Рахамим». Это поминальная молитва. Так мы почтим его память.
Я кивнул. Эта молитва короткая, слышал ее. От меня не убудет. Надеюсь, что Йосе стало легче на том свете.
* * *
На следующий день мы выехали из Манзанильо. Долго тряслись по совсем ужасным дорогам, которые скорее были направлениями. Вечер встретили в маленькой деревушке, в доме на окраине. Там жила пышнотелая сеньора Розалия. Первым делом она сообщила, что ее сын ушел с Эль Команданте в горы еще в прошлом году. И дальше не теряла возможности говорить как на политинформации. Зато кормила нас так, словно мы всю жизнь голодали, а теперь ее задача — вернуть нам божеский вид. Каждый раз, когда я пытался отказаться от очередной порции фасоли или свинины, Розалия с сияющим лицом, на котором блестели от пота капельки, а