— Я немного опоздал — начал я, запыхавшись. — Сеньорита Сьюзен…
— Она еще не готова, сеньор Луис. Проходите
Будь благословенна женская медлительность! Я не опоздал.
Я прошёл в просторную гостиную. Эмилио Альбертон сидел в том же кресле, что и в прошлый раз, с бокалом вина в руке, и читал газету.
— Вы опоздали, молодой человек, — произнес отец Сьюзен, не отрывая взгляда от газеты. Его голос был ровным, но в нём чувствовалась скрытая сталь.
Я кивнул.
— Извините, сеньор Альбертон. У меня были неотложные дела.
Интересно, есть ли в газетах про ограбление? Или еще не успели напечатать? Я остро пожалел, что не включил радио, когда собирался в аптеке. Узнал бы последние новости. Присмотрелся к заголовкам в газете Эмилио.
«El denodado ejercito repelio ataques de bandidos comunistas en la provincia de Las Villas». «Доблестная армия отразила нападения коммунистических бандитов в провинции Лас-Вильяс». Ого, это означало, что несмотря на мирные переговоры, повстанцы уже прошли две трети пути из Сьерра-Маэстры до Гаваны!
Альбертон, заметив, что я читаю, сжал газету.
— Бандиты, — процедил он. — Они разорят Кубу. Национализации, грабежи, хаос. Это конец.
Я выдохнул, стараясь говорить уважительно:
— Но тысячи кубинцев хотят равенства. Они устали жить в трущобах, пока другие тонут в роскоши.
Эмилио Альбертон медленно опустил газету, его глаза, до этого холодные и равнодушные, теперь смотрели на меня с нескрываемой неприязнью.
— Равенство? — фыркнул он, и в его голосе прозвучала явная насмешка. — Посмотри, что случилось в России после их так называемой «революции»! Гражданская война! Миллионы убитых! Массовый террор! Они уничтожили миллионы! Кровь лилась рекой! И к чему это привело? К ещё большей бедности и нищете! К диктатуре, которая контролирует каждый шаг человека!
— Террор был и до революции, сеньор, — возразил я, чувствуя, как мои щёки горят. — Например, Кровавое воскресенье. Вы знаете, что это такое?
Альбертон с удивлением на меня посмотрел, покачал головой.
— Это когда в столице войска расстреляли мирную демонстрацию, погибли тысячи простых людей.
Отец Сьюзен поморщился, его лицо потемнело. Он явно ничего не знал о Кровавом воскресенье, и это его раздражало.
— Достаточно! — отрезал он, отмахиваясь, словно от назойливой мухи. — Я не собираюсь слушать ваши коммунистические бредни! Вы, молодёжь, думаете, что знаете всё, а на самом деле — ничего! Только свободный рынок может обеспечить экономический рост! Именно он, создает рабочие места, обеспечивает зарубежные инвестиции… Без нас! — Эмилио поднял палец вверх — На острове не будет процветания!
Тут у меня в голове что-то замкнуло. От недосыпа, наверное. Мне бы промолчать, но я почему-то вспомнил свою разрушенную хижину и сверток с двадцатью восемью песо.
— Процветание? — в моём голосе прозвучало откровенное ехидство. — Пока вы, американцы, превратили наш остров в огромный бордель! Ваши гостиницы, ваши казино, ваши публичные дома… Вы покупаете всё, что вам нужно, за бесценок, а народ… наш народ ничего не получает! И процветают лишь те, кто продаёт свою совесть и свою родину!
Эмилио побледнел, а я сделал глубокий вдох, решив идти до конца.
— Вот случился шторм, сеньор Альбертон! Тысячи людей лишились домов! Остались без еды, без средств к существованию! Помогло им правительство Батисты⁈ Нет! Оно просто отвернулось! Может богатые американцы поехали в трущобы с помощью? Тоже нет. Никто не протянул кубинцам руку! Значит, такое правительство надо менять! Такую власть надо свергать!
Губы Эмилио сжались в тонкую нитку, а глаза полыхнули яростью. Он вскочил с кресла, с силой ударив кулаком по подлокотнику.
— Да ты… да ты сам революционер! — прошипел он, его голос сорвался на крик. — Я так и знал! Ты пришёл сюда, чтобы развратить мою дочь! Ты… ты коммунист!
В этот момент, встревоженная шумом, по лестнице спустилась Сьюзен. Её глаза были широко раскрытыми от ужаса, она посмотрела то на меня, то на отца, не понимая, что происходит.
— Папа! — воскликнула она, её голос дрожал.
Эмилио Альбертон повернулся к дочери, его лицо было искажено яростью.
— Сьюзен! — закричал он. — Я запрещаю тебе встречаться с этим человеком! С этим… революционером! Он опасен! Он заражён этой коммунистической чумой! Я не позволю ему приближаться к тебе!
Девушка посмотрела на меня, её губы дрогнули, и по её щекам покатились слёзы. Она ничего не сказала, просто смотрела на меня с болью и отчаянием. А я почувствовал, как у меня разрывается сердце. Я все-таки подвел Сью.
— А теперь, молодой человек, — прошипел Эмилио Альбертон, указывая на дверь. — Убирайтесь из моего дома! Немедленно! И не смейте больше появляться здесь!
Я посмотрел на девушку. Она выглядела такой несчастной и растерянной. В этот момент я понял, что всё кончено. Я кивнул отцу, развернулся и, не сказав ни слова, вышел из дома, чувствуя, как дверь за моей спиной захлопнулась с глухим стуком, отрезая меня от Сьюзен и от этого мира, к которому я так надеялся прикоснуться.
Глава 15
До полудня оставалось почти два часа, но в аптеке уже царила привычная духота. За окном слышались ленивые крики уличных торговцев, смешанные с далеким шумом моря. Воздух, несмотря на усилия Люсии по проветриванию, все еще пах сыростью после шторма, перебиваемой приторным ароматом лекарственных трав и какой-то сладкой, но навязчивой отдушки, которую так любил использовать покойный Альварес. Я старался не думать, что именно он пытался этим скрыть. Впрочем, сейчас его дела уже никого не волновали.
Вчерашнее изгнание из рая, конечно, немного выбило из колеи. Я уже начал привыкать к обществу Сьюзи. Она стала для меня отдушиной, кусочком другого мира, в который я попал почти как персонаж романа. Приятно было чувствовать себя прокравшимся в высшие сферы самозванцем, это бодрило, наверное — сделать то, на что никогда раньше не отваживался. И девчонка симпатичная, этого не отнять. И сколько я ни пытался себя убедить, что вокруг миловидных барышень полно, и приятно провести время можно в любом дансинге — но внутри всё равно грыз червячок сожаления.
Люсия сидела за кассой, перелистывая бухгалтерские книги, которые она, кажется, только сейчас по-настоящему изучала, пытаясь разобраться в бесконечных записях и вычислениях. Ее волосы были туго стянуты платком, а на щеке все еще виднелся слегка поблекший и пожелтевший синяк — напоминание о недавней драме и о моем собственном, столь