— Я сяду только в том случае, если вы разрешите сесть своему внуку, ведь, согласно нашей страшной встречной клятве, я — это он, а он — это я, — отчеканил я в ответ. — Командующий я ему только на поле боя, а сейчас, когда мы вне строя, мне невместно сидеть, когда мой Верный стоит.
— Ах вот оно даже как… — хмыкнул генерал Белецкий. — Ну что же, Владик, ты прощен, по крайней мере, пока, до тех пор, пока товарищ Серегин не закончит свой рассказ. А потом поглядим, какую рекомендацию тебе даст твой… командующий.
Получив разрешение деда, Владик первым делом галантно помог сесть Кобре, и только потом устроился сам, увидев, что я небрежно пододвинул себе стул силой мысли.
— Итак, слушайте все, и не говорите, что не слышали, — сказал я и повел свой рассказ с того момента, когда мы прибыли в мир Славян. Скакали по степи кони, с немузыкальным лязгом скрещивались сабли и мечи, отвратительно смердели разлагающиеся на жаре трупы убитых и замученных аварами славянских женщин и детей. Визит трехглавого дракона, огненный шар, запущенный Коброй, и страшный взрыв, который разнес чудовище на горящие тряпочки. Потом была финальная битва, положившая конец аварской орде, и через некоторое время с небольшими вариациями все повторилось в мире Батыева нашествия. Снова на русскую землю пришли жестокие насильники и грабители, убивающие и старых и малых, и снова за правое дело рубились с ними мои кавалеристки, вбивая в прах могущество монгольского войска. Потом был мир Смуты, где мой кавалерийский корпус участвовал в отжиме Крыма у татар и в битве при Березне. Но Смуту мы пресекли качественно, никакой новый Лжедмитрий на Руси более невозможен, а в Москве на престоле сидит «природный» царь из рода Рюриковичей. Потом я галопом проскакал через мир Петра Второго, который на самом деле Первый и вихрем ворвался на Бородинское поле. Вот вам Кутузов, вот Багратион, а вот и Наполеон. Пожара Москвы не будет, потому что французскую армию мы с Михайло Илларионовичем унасекомили по полной программе. После Бородина была Крымская война, где мы знатно оттоптали ноги всем господам европейским коалиционерам, чтобы не зарились на русские просторы и не пытались ограничить наше развитие. Закончив дела под Севастополем середины девятнадцатого века, мы влезли на русско-японскую войну спасать погибающий в тисках осады Порт-Артур, и тоже преуспели, бросив Японскую империю из предчувствия грядущей победы в пропасть неминуемого поражения…
Я рассказал, как мы стремительно с самого начала переиграли Первую Мировую Войну, где познакомились с товарищем Лениным за номером один, и как направили на истинный путьпослереволюционную Советскую Россию в мире восемнадцатого года, где нашим партнером стал товарищ Ленин за номером два. Собственно, там я следовал поваренной книге Старших Братьев, так что мои действия там откровением для генерала Белецкого не стали. Отменив Гражданскую войну и поставив новорожденную Советскую Республику на рельсы мирного развития, мы ринулись в мир сорок первого года отражать вторжение в СССР орды технизированных германских варваров. Если все предыдущее было нашей общей историей, то такого нашествия кровожадных европейских людоедов местная Советская Россия не знала никогда. Яростный грохот сражений, вздымающее к небесам пламя благородной ярости, горящие белорусские деревни и украинские села, и в качестве кульминации — очищающий удар градиентом Хаос-Порядок, без всякой пощады спаливший германскую Первую Танковую Группу…
Тут генерал Белецкий остановил меня.
— Хватит, товарищ Серегин, — сказал он. — Я вас понял. Вы идете через миры, весь такой красивый, с карт-бланшем от самого Творца, и, пользуясь все возрастающей мощью, переделываете их по своему усмотрению, чтобы они стали, на ваш взгляд, лучше, чище и добрее. Сразу должен сказать, что не имею ничего против отражения вторжений на русскую землю и улаживания междоусобных смут. Дело это в моем понимании благое и нужное. Но мне непонятно, какова конечная цель столь масштабных действий, не оставляющих от естественного хода событий и камня на камне. А еще я хотел бы спросить, что нужно вам, такому могущественному и даже владеющему целым собственным миром, от нашей Советской России. Ведь нам же сейчас не грозит ни иноземное вторжение, ни даже внутренняя смута, ибо советская власть у нас едина с народом и крепка.
— Насчет возможности вторжения извне вы ошибаетесь, только будет оно, скорее всего, инопланетным, а не иноземным, — с мрачным видом ответил я. — Есть в Галактике цивилизация искусственно модернизированной расы изначально человеческого происхождения с самоназванием эйджел, с величайшей подозрительностью и недружелюбием относящаяся к обычным людям. Технически эйджел имеют пятый уровень цивилизационного развития, зато их клановая социальная структура крайне примитивна и соответствует скорее Каменному веку, из которого давным-давно выдернули их предков. Главное для эйджел — это принадлежность к клану, и только свою ближайшую родню они считают настоящими людьми, то есть эйджел, а все остальные для них либо партнеры по сделкам, и это в лучшем случае, либо предмет для эксплуатации. Именно поэтому эйджел, живущих в системе Кланов, и называют дикими. Об их существовании мне известно и в силу моего положения доверенного лица Творца Всего Сущего и потому, что я уже в других мирах несколько раз хватал диких эйджел за руку, когда они ловили пеонов. А еще в Мироздании имеется мир Каменного века, где существует созданное по поручению Творца Всего Сущего социалистическое, и, более того, коммунистическое, государство Аквилония. Это мои соседи с фланга, не нуждающиеся ни в защите, ни в опеке, и с тамошним Верховным Советом я говорю как равный с равными. Там эйджел вполне цивилизованные, и, как равные из равных, встроены в социальную ткань местного русского государства, своими улучшенными способностями к самым разным видам деятельности делая ее структуру совершенной. Нет лучших космических пилотов, тактиков и навигаторов, чем темные эйджел, а светлые имеют таланты к социоинженерии, экобиологии, медицине и администрированию. Мне это известно точно, потому что я так же включил побежденных эйджел в состав своего Воинского Единства, и ничуть об этом не жалею.
— Что-то я вас не понял, — проворчал генерал. — То у вас эти эйджел дикие и представляют собой величайшую опасность для человечества, то они же цивилизованные и способны усилить нас своими талантами…
— А это, Святослав Никодимович, такая социальная диалектика, — заявил я.