– Я не смог бы остаться здесь, если бы все парни ушли!
– Так хотелось любить, любить, любить… А теперь… Чужая жизнь, чужая месть оказались важней моей жизни, а у меня и было-то ее каких-то полгода с того йоля, – Илма всхлипнула. – Всего полгода жизни, чуть больше… Но я благодарна и за эти полгода, которые люблю тебя.
– Я вернусь… Не плачь… Будем любить друг друга и дальше.
– Конечно, но я буду уже другая, да и ты вернешься не тем!
Илма помолчала.
– Надеюсь, мы сможем побороть время. Мне так хотелось счастья для нас, таких, какие мы были все это лето, до того, как приехал Гутхорм… Мы и сейчас-то уже не те, кем были несколько дней назад. А через неделю ты будешь так далеко со всеми своими помыслами, что обо мне и не вспомнишь.
Инги ткнулся ей носом в висок и продолжил за ней:
– А будущей весной я буду думать о чем-то новом и, возможно, не смогу приехать. Сигмунд станет конунгом Алдейгьи, соберет новый поход на восток, на Алаборг или на север, в Кирьялаботнар, и я пойду с ним.
– Хоть платочек или украшеньице пришли. Буду знать, что жив и помнишь. Мужчины уходят так надолго. Им кажется, времени у них без конца. А у нас… Мама говорит, твоя мать Гудрун ждала Хельги после свадьбы три года. Руна своего первого мужа ждала-ждала, а когда он вернулся, не прожил и полгода… У нее, когда он умер, случился выкидыш, так и осталась одна, без детей…
– Да, он ходил с отцом в тот славный поход на Миклагард.
– Вернулся и умер – ни памяти, ни детей не осталось.
Илма вдруг успокоилась.
– Вот тебе еще один расшитый пояс, с вплетенными в него корнями и травами, – нет сильнее оберега. В нем тайные вещи от наших людей, и от матери, и от меня. Говорят, руотси ходят за такими поясами за многие реки, за месяцы пути, везут их издалека. Но вот он здесь, из моих рук, полный заклинаний и сил, бери его. Буду ждать тебя! – Илма вздохнула.
– Что тебе привезти?
– Ты ведь знаешь… Себя самого. Живого, веселого и заботливого.
Она поцеловала его и, обхватив руками, надолго прижала к груди.
* * *
На следующее утро легкий перекус стремительно перерос в попойку. Лесные лаппи и вадья, родственники Гордой Илмы, отправляли вместе с руотси своего парня Тойво, поэтому провожать собрались многие из приехавших на осеннее жертвоприношение. Дом Хельги ломился от пьющих и орущих людей.
Загруженные лодки уже стояли на воде, прикрепленные чальными концами к шестам. На берегу под серым небом лежали сумки и узлы с вещами, а мужчины в полутемном доме все пили и пили эль, вино из голубики, пожирали остатки жертвенного мяса и сыра, хмелели, отряхивали хмель, поминали друзей, хвалились и договаривались о будущем под общие взрывы хохота, словно и не собирались в дорогу. Оружие мерцало на темных стенах и столбах. Тихо сидели женщины в ярко вышитых платьях.
Наконец ближе к полудню, словно опомнившись, мужчины в спешке начали выбираться из-за столов и, щурясь от дневного света, выкатились толпой к реке.
С затуманенной не то от выпитого, не то от бессонной ночи головой Инги прижал Илму, тут же отпустил ее и, покачиваясь, пошел к воде. Темно-синий кюртиль из плотно вязанной шерсти был подпоясан ремнем, на котором у бедра болтался боевой нож, рог для питья, кошель. Широкие штаны под коленями перехвачены подвязками, кожаная обувь сверкает от воска. Илма могла гордиться им, но ее сердце сжималось от тоски. Отец Инги решил сплавиться до Лауги-реки, чтобы встретиться с Сигмундом, поэтому он стоял в кожаной шапке и безрукавке, придерживая свою лодку, и что-то весело кричал женщинам у дома. В лодке уже сидел Эйнар и отгонял от нее младшего брата, тоже вознамерившегося уйти в поход. Впереди устроился Хотнег, стараясь не смотреть на свою мать, что-то рассматривал на том берегу. Вот брат Илмы, приобняв сестру, двинулся вниз по склону.
Тут рядом с Илмой появилась Руна и принялась напоминать своему мужу, чтобы он не забыл передать привет Гюде и Торлейву, а также привезти от них с Лауга-йоги вещи… Илме было тошно от звуков ее голоса.
Инги неловко забрался в лодку, поясная сумка мешала усесться, боевой нож, хотя и на длинных ремешках, никак не укладывался. Тойво помог ему, устроился и сам. Инги обернулся и попробовал улыбнуться, но увидел глаза Илмы.
Мимо, оставляя по черной воде серебряный след, плавно пошел первый струг Гутхорма. Весла еще толкались о дно, гребцы бодро шумели, Туки кричал что-то Гордой Илме на лесном языке, все оборачивали лица к провожающим и махали руками, отчего лодка шла неровно и чуть не ткнулась носом в берег. Плеснули весла второй лодки. Вокруг было шумно, как на празднике. Весело ругался на своих пьяных гребцов Гутхорм.
– И р-р-раз, и р-р-раз, – попытался он сладить своих парней. Его лодка начала входить в поворот, Гутхорм обернулся к оставшимся на берегу и поднял руку.
Вот и лодка Хельги качнулась и отошла от берега. Сам Хельги впрыгнул последним. На берегу осталась чья-то сумка, дети, взвизгнув, бросились к ней наперегонки. Оп-па – сумка полетела в руки Тойво. Все засмеялись, а мать Тойво погрозила ему кулаком.
Инги, держа обеими руками короткое весло, оттолкнулся одновременно со всеми от каменистого дна. Течение подхватило лодку. Инги обернулся через левое плечо. Вот Илма машет рукой. Рядом с ней Руна и Гордая Илма, подняв руки, творят напутственные молитвы. Тетки и работники, все домашние, стоят за их спиной. Вот отец Хотнега спрятал глаза, наклонил голову и, обняв жену за плечи, шепчет что-то успокаивающее. Здесь же сосед Торд с младшими сыновьями. Мать Эйнара на ослабевших ногах. Салми вытирает глаза. Вот и плачущая Звенка, получившая в эти дни кучу подарков, а теперь всхлипывающая обо всех сразу. Илма, Илма, какая же ты беззащитная!
В стороне толпятся удивленные гуси, овцы и козы, собаки носятся с лаем от дома к воде и обратно, а на самом берегу дети прыгают и суматошно машут руками.
Лодка начала разворачиваться вправо и втягиваться в поворот. У Инги заломило шею, он повернулся, теперь через правое плечо. За зелено-серые кусты, за берег, за тростник уплывал родной берег: женщины в ярких платьях, еле различимые лица, поднятые руки, прыгающие дети, черная крыша бани и дым из домашнего очага