Херсир, услышав такое, с облегчением вздохнул и сказал, что во имя мира на этой земле и ради удачи ополченцев в походе он готов передать для жертвоприношения пленника.
– По пути сюда мы разгромили отряд тормы, который вырезал деревню Саукко, ваших родственников. Одного из взятых в плен я привез сюда, его и отправим к Одину-асу ради удачи наших воинов!
На волне всеобщего воодушевления Хельги объявил о сватовстве к дочери Гордой Илмы и о том, что малую свадьбу сыграют хоть завтра, а большую – по возвращении Инги из похода. Если он не вернется через год, к следующему осеннему тингу, а Илма не родит ребенка, то Инги теряет все права на нее, и она вправе снова принимать сватов. Мужчины, предвкушая большой свадебный пир, развеселились.
Тут попросил слова Тойво, сын Гордой Илмы. Так как его отец Техти из рода Лисицы давно погиб, он сам потребовал для себя права объявить решение и сказал, что тоже должен идти в поход. Парень объяснил:
– Если моя сестра Илма родит сына, то именно мне придется учить его всему и наставлять не только в охоте, но и в военном деле. Чего я буду стоить как наставник, если не схожу в поход с его отцом Инги?
Хельги ради своей соседки начал было отговаривать подростка, но остальные вадья, забыв о недавней участи Вильки и о том, что Гордая Илма может лишиться еще и второго сына, вдруг шумно поддержали Тойво. Воин из вадья тоже идет в поход! Какая честь для нас всех!
* * *
Солнце как раз подошло к вершине своего дневного подъема. Пленника с Сабы вытащили наконец из ямы в риге и вывели на луг. Он шел, расправляя плечи и вдыхая свежий воздух. Онемевшие ноги плохо слушались после долгой неподвижности. Холодный воздух обжигал ноздри, но солнце согревало плечи.
О его первом походе никто не споет песню, разве что погорюет вечно заботившаяся о его здоровье мать, а отец расстроится, что не вернулся он к дедовским дням. Пойдут они на могилы предков без него, помянут заодно и непутевого сына. Спасся ли кто-нибудь из их ватаги? Кто-нибудь да доберется до берега Пейпси-озера и расскажет, как плачевно закончилось задуманное на той свадьбе.
Вот оно, это место. Залитый солнцем забор вокруг святилища с толпой людей перед ним. Ржавые листья на вершине дуба, где его отдадут чужим богам. Древо жизни требует смерти.
Мужчины в красивых рубахах с копьями в руках ждали его у ворот – и те, что его привезли, которых он знал в лицо, и незнакомые, местные, лесные люди, говорящие с ним почти на одном языке.
Он слабо улыбнулся настороженным взглядам встречающих. Ему, как гостю-чужестранцу, подали чашу крепкого меда, и он долго пил из нее, празднуя каждый глоток. Вокруг стояли большие серьезные дети, и он вдруг оказался старше их всех. Его ждали боги, он был к богам ближе всех столпившихся вокруг него детей. Впереди была тайна смерти, поглощавшая все. Все эти боги охоты, рыбалки, урожая, которым он поклонялся всю жизнь, были ничем по сравнению с накатывающей на него безраздельной и всемогущей тайной. Глазницы черепов бессмысленно темнели на шестах.
Гость прошел под резной перекладиной ворот внутрь ограды. Местный нойда, стоящий справа, перед дверями священного дома, окинул его взглядом. Синяя рубаха из плотной шерсти с вышивкой по краю ворота, кожаный ремень с красиво расшитыми поясной сумкой и ножнами. Борода коротко подстрижена, вокруг шеи блестящая гривна, волосы на висках заплетены в косички, закинутые за уши. Желтые глаза приветственно улыбнулись, рука с бронзовым обручьем пригласила проходить дальше.
Гость-чужестранец прошел к кострищам, все молча двинулись за ним. Почему он не пытается бежать, не плачет, не кричит перед этой тайной, до которой остался один шаг? Он остановился у дров, выложенных на каменных ложах. Огонь не был разожжен, и гость нахмурился из-за непорядка. Мужские спины согнулись перед ним, из-под их рук посыпались искры, быстро занялись комки ро́зжига, наконец дым заструился вверх.
Местный нойда взял за руку гостя и вошел с ним в дым, провел его змейкой между очистительных костров, затем они оказались перед деревом, и нойда отпустил его руку. Гость сам двинулся в обход ствола.
Он шел медленно, ощущая каждый шаг, каждое соприкосновение с землей. Стопы пели от наслаждения под его весом. Он вытянул правую руку, пытаясь прикоснуться к складкам коры, но у корней были выложены камни, и рука повисла в воздухе, очерчивая круг его последней прогулки. У плоского камня, над которым, видимо, режут животных, он хотел развернуться и еще раз пройти вокруг дерева в обратном направлении, как это делают в его краях, но мужчины остановили его, сноровисто подняли на камень и накинули петлю на шею. Он огляделся. Тот самый человек, что взял его в плен на берегу реки, где так близка была удача, поднял руку с копьем и заговорил на морском языке.
Гость, уроженец озерного побережья, знал мало слов морского языка, но это уже не имело значения. Внутри все замолкло и остановилось. Скоро зима. Хорошо, что крышу успел с отцом починить. Холодно, холодно. Взрослые дети смотрят на него, и за них у неведомого просит этот человек с копьем. Руотси говорил ясным голосом, без завываний и распевов, просто заключая договор с правителями мира. Без страха и без униженности.
Веревка шершаво затянулась – и потянула его вверх. Легко подтолкнуло под сердце копье, и глаза детей, смотрящих снизу… Какое солнце!
* * *
Собираясь на тинг или суйм, люди всегда не только общались, но и соревновались – в богатстве одежды и в щедрости по отношению к союзникам, в умении вести переговоры и в знании законов, в навыках телесной борьбы и в точности владения оружием. Все это была большая игра, включая само жертвоприношение, поэтому, собираясь вместе, люди играли каждое мгновение.
Старшие еще обсуждали свои дела, а мальчишки уже разбились на два отряда для игры в лапту[93]. Парни постарше втыкали ореховые ветви в землю, сооружая круги для борьбы.
Женщины, смекнув,