Но теперь он лежал, смотрел на звезды и думал о том, как же он, сын бонда, оставит хозяйство? Кто будет помогать отцу? Кто выйдет с ним на охоту по первому снегу, кто станет заботиться о скоте, гонять волков от овец, кто начнет с ним шить лодку, которую тот наметил доделать зимой? С кем будет ставить силки и капканы на пушного зверя? Кто в конце зимы заготовит дрова на год вперед? С кем он будет ловить рыбу на весеннем ходе, кто будет пахать поле, сеять ячмень и рожь, рассаживать и подвязывать хмель, с кем поедет он за рудой, крицей и древесным углем? С кем прокует заготовки, с кем заготовит сено и, главное, с кем он будет встречать друзей и недругов? Только с трэллями-рабами да с вольноотпущенником Хотнегом и его сыновьями?
В темноте просвистели крыльями невидимые утки. Инги смотрел в темноту неба и молча прислушивался не то к лесу, не то к себе.
Где они – эти пути, на которых судьба не провалится, как на болоте с гати нога? Где дороги, на которых судьба не заснет дурным сном, как в зарослях багульника, и где тропы, на которых судьба, обманувшись в тумане, не затешется в невозвратные топи.
Когда они в такой же ранней предутренней темноте сидели с Эйнаром на реке, кто бы сказал, что спустя всего несколько дней он будет думать о том, уходить или нет из дома. Все казалось простым, лишь мысли о Салми беспокоили его тогда. А теперь звезды сверкали над кромкой леса совсем по-другому.
Вновь проснулся он уже в рассветных сумерках. Инги почувствовал какое-то движение и приподнял голову, оглядываясь.
Темный сильный зверь скользил бесшумно в тумане по серо-зеленой траве с юга. Его текучее движение лишь дрогнуло на мгновение, словно зверь почувствовал, что замечен, и, тут же прильнув к земле, он будто растворился в траве. Инги, уже готовый вскочить, проследил колеблющийся след в воздухе, тянущийся к главному дому Гордой Илмы, но тут дверь распахнулась, и на порог дома вышла сама хозяйка, топнула ногой, словно отпугивая лисицу, и, оглянувшись по сторонам, снова закрыла дверь.
Улегшись снова, Инги даже не успел обдумать, что такое увидел, как вновь уснул.
* * *
Утреннее солнце едва проглядывало сквозь дымку высоких облаков, освещая темные груды вещей, людей и жилищ. Старшие женщины и старухи, забыв свои вечные склоки и страхи по поводу сплетен, обид и сглаза, как-то тихо сговорившись, ушли все вместе к лесному роднику и соседствующему с ним камню-сейду[85], чтобы совершить свои тайные женские обряды.
Мужчины, оставшиеся у костров, тихо разговаривали и созерцали тлеющие угли. Дети и собаки блуждали по огромному стойбищу, между сонными людьми, и скулили, не понимая, что происходит и почему вчерашнее веселье сменилось тишиной. Взрослые не объясняли им, что к вечеру будет происходить большое осеннее жертвоприношение. В ожидании перехода к зимнему Чужому времени все замерло и остановилось.
К полудню на стойбище к Гордой Илме зашли Гутхорм с сыном Оттаром, Хельги-годи, его напарник Торд и новый поселенец Грим с сыновьями Вигфусом и Офейгом. Эйнар тут же увел Оттара и сыновей Грима к молодежи, а старшие долго говорили со старейшинами родов. Так сюда, на берега Лауги и Лемо-йоги, пришли вести из большого мира.
Гутхорм рассказал многое из того, что слышал от купцов и узнал от хёвдинга Сигмунда. Заявил, что Сигмунд достойный человек и идет на Алдейгью защищать права дочери Хергейра, убитого три года назад. Добавил, что Сигмунду нужны люди в этом деле.
Ответа не последовало, так как не было здесь, кроме Хельги, людей, которые ходили бы с Сигмундом в походы, пировали с ним после побед и делили с ним удачу.
Хельги, видя, что старейшины и соседи помалкивают, перевел разговор на нового поселенца и попросил Гутхорма представить его. Херсир, разочарованный молчанием старейшин, представил переселенца совсем кратко:
– Его зовут Грим, он гёт из Восточного Гётланда. Дальше он расскажет сам.
Грим, крепкий мужчина с темно-русыми волосами, вышел вперед и, заложив большие пальцы за ремень, простыми словами поведал о себе:
– Я жил у моря, где трудились мой отец, дед и прадед. Но на наших берегах становится все меньше порядка и уважения к старшим. Толпы молодежи, которые раньше стремились воевать с франками и островными англами, норовят теперь пограбить на берегах Восточного моря. У меня год назад викинги перебили большое стадо коров, да еще я не поладил с новым свейским херсиром, поэтому я не стал ждать, пока сожгут дом вместе с людьми в нем. Я оставил свои земли в опеку соседям и ушел за море, с купцами на остров Гутланд. Там мне и рассказали то ли правду, то ли небылицы о ваших краях. Мол, земля тут плодородная, растут дубы, липы и орехи, есть отличные луга для скота, хороший народ, чтущий законы и мир.
Присутствующие покивали головами про чтущих законы и мир – это он хорошо сказал. Грим, увидев поддержку, продолжил:
– В поездке по Лауге-реке я многое увидел: дубы и липы действительно тут растут, и луга вдоль реки отменные, так что за эту зиму приму решение, где поселиться. У меня трое мальчишек, двоих вы видели, малой остался с матерью, еще с ней два племянника и три племянницы, короче, три девки на выданье. И еще с ней тетки, сестры и работники. Одних только свиней привез штук тридцать, еще и овец. Сейчас это все у Гутхорма, в его усадьбе. Он предложил мне остаться на берегу, но я хочу пахать землю и поменьше видеть морских бродяг. Думаю, подальше от моря будет спокойней.
Услышав о девушках на выданье, да еще из Гётланда, соседи оживились, особенно Торд. Взглянул на Хельги, мол, давай найдем землю для этого человека. Хельги кивнул, соседским парням хорошие невесты нужны. Мужчины стали расспрашивать Грима о его умениях, предложили сесть, поднесли олу. Оказалось, что Грим продавал в Гётланде бочки, разного размера и назначения, которые сам умеет делать. Хельги тут же прикинул, что они с округи смогут вывозить по реке сыр, эль, деготь и все что угодно, и сказал окружающим, что обязательно надо выделить землю и уговорить Грима поселиться здесь, в округе.
Наконец дождались вернувшихся из леса женщин. Старшие среди них позвали Гутхорма и Хельги к широкой скатерти, усадили мужчин на подушки и шкуры. Садились старухи напротив, говорили неспешно, вынимали и