– Метать жребий – искусство, известное многим народам… Гёты тоже бросают руны и получают ответы… Но откуда ты знаешь имена наших богов?
– Так, одна бабка сказала… Вернее, мать, она почему-то весь день говорит о пруссе по имени Лось. Это, верно, ты… Я пришла пригласить тебя и других людей Гутхорма к нам на постой, а то у Хельги дом вряд ли вместит всех гостей.
– Жребий брошен, – поклонился ей Альгис.
Илма, хихикнув, прошмыгнула мимо него внутрь дома, схватив на ходу Инги за руку.
Скоро Инги и Илма повели часть гребцов на постой к гнезду Гордой Илмы. Это были воины из племен торма, виру и из ливов, то есть все из тех самых чуд[71], преследователей, которых лесные лоппи-охотники веками боялись и ненавидели.
Но начиналось время большого перемирия для осеннего жертвоприношения. К тому же всех сдерживала и объединяла знатная семья племени вадья, которую возглавляла Гордая Илма.
Народ вадья – сами переселенцы – знали толк в мире, давно жили рядом с древними хозяевами этих лесов, так что западные соседи стали называть их самих тем именем, которым когда-то называли лесных охотников. Теперь вадья стали посредниками в торговле между лопарями и эстами, сами были не то эсты, не то лаппи, не то особый народ – уже не разберешь. Как всегда в таком союзе, важное значение имели так называемые лучшие люди, знатные семьи, к которым прислушивались и те, и другие. Гордая Илма унаследовала такое положение от своих предков, они же приняли пришедшего сюда много лет назад Ивара из Гётланда. Он мало того что был кузнецом, но также обладал способностью оговаривать и устанавливать ряд[72] между людьми. Его сын Хельги оказался не менее способным в деле поддержания устроения и взаимного мира.
Этим вечером Гордая Илма была вся в заботах. Сегодня прибыли нерева, и в эти же дни с молодой луной начали толпами приходить соседи с округи. Гостей из племени вадья она селила и в свой дом, и в клети, и в кладовых, и на сеновале. Семьи лопарей сами строили навесы для ночлега и даже ставили свои островерхие куйваксы[73]. Многие из них собирались остаться здесь на зиму, поэтому обустраивались всерьез, ставя зимние ко́ты[74]. Место это было давно известно лесным людям своим торгом с неревой, затем тут появилась семья кузнеца, у которого всегда можно выменять на мех куницы хороший нож, наконечники для копий и стрел. Но главное – здесь обменивались новостями и проводили праздники, которые создавали единство людей этой земли.
* * *
В темном пространстве большого дома Хельги мерцал огонь, в земляном очаге краснели угли. Тени от рук, разливающих эль, дрожали на резных столбах и балках, за которыми была непроглядная тьма.
Старшие воины Гутхорма были большей частью хорошо знакомы хозяину дома. Со многими из них он бывал в молодости в викингских набегах, вместе терпели походную нужду и непогоду, вместе трудились на море и на суше. Теперь они стали успешными бондами, хорошо одетыми и вооруженными. Сейчас, потягивая в теплом доме эль из чаш и рогов, они вспоминали последние слова своих погибших друзей и удачные ответы в боевых перепалках. Как обычно у бондов, разговор быстро скатывался на хозяйственные дела, благо и Хельги был человеком, умеющим работать на земле и в кузнице, и его мнения и советы ценили.
Но вокруг, в темных углах, теснились женщины и работники, подростки и ребятня – все хотели услышать последние новости из большого мира. Разговор то и дело возвращался к рождениям, именам, свадьбам и договорам, а от них к смертям и поминкам, после чего переходил к наследству, имуществу, ссорам и снова к ловким ударам, ранениям и смертям, замыкая в застольной беседе земной круг жизни…
Хельги, по старому обычаю, сидел напротив Гутхорма, между ними светилась яма с углями, столы для еды давно убрали. Гутхорм был в красной рубахе с вышивкой, ворот расстегнут, под стриженой бородой ярко сверкала гривна, охватывающая крепкую шею. В руке у него покоился красивый турий рог с серебряным окладом.
В стороне от старших сын Гутхорма Оттар играл в тавлеи с сыновьями приезжего гёта, а около женской скамьи молодежь вела свои беседы, и среди приятного и успокаивающего гомона Хельги и Гутхорм могли тихо разговаривать о важном. Тринадцать лет назад они вместе ходили в свой последний большой поход по рекам Остервега, вплоть до Данпа, и далее за пороги в море и по нему на Миклагард, столицу державы ромеев. Тогда они уже не опекали молодого Сигмунда, как в первых походах, но были в ближней дружине молодого хёвдинга.
– Кто бы мог подумать, что через столько лет мы все вновь соберемся здесь, на Лауге.
– Последний раз я видел его лет десять назад, Сигмунду тогда было семнадцать лет, самый расцвет. Да и мы были еще бойцы что надо.
Гутхорм и Хельги переглянулись.
– О братьях моих что-нибудь слышал?
– Ничего. Наверное, все в порядке. Смерть – она быстро вести разносит.
– Ладно, хотел спросить тебя, – Хельги опустил глаза на спокойный огонь. – Хотел спросить: после прихода Сигмунда ты собирал ополчение, извещал, как положено, Эйстейна-конунга?
– Нет, – хмуро ответил Гутхорм. – Ты ведь знаешь, он не настоящий конунг Алдейгьи. Эйстейн захватил власть в стране без одобрения тинга, без согласия бондов. Единственное, что он правильно сделал, – это женился на Исгерд, вдове Хергейра, но женитьба на хозяйке земли не делает его истинным конунгом.
Хельги посмотрел на друга, снова опустил глаза на огонь.
– Если в стране правила соблюдаются по желанию, ты знаешь, чем это закончится, – проговорил Хельги. – Ну хорошо, а Ингигерд, дочь Хергейра, как тебе?
– Сыновей у Хергейра не было, значит, наследница дочь, и теперь ее права защищают Сигмунд, ее дядя, и Скули-ярл, ее воспитатель! Кто-то ведь должен был начать мстить за старика Хергейра, которого и мы с тобой выбирали!
– Да я не о том! – Хельги улыбнулся, глядя на простодушное лицо Гутхорма. – Все знают, что она замужем в Алаборге за Ульвкеллем, человеком Эйстейна! Ты, надеюсь, слышал про их свадьбу? Как она оказалась рядом с Сигмундом?
– Конечно, слышал, – вздохнул Гутхорм. – Но Скули-ярл говорит, что в Алаборге находится ее служанка, похожая на нее.
– Тогда еще вопрос, а самого Скули-ярла ты узнал?
Гутхорм удивленно взглянул на Хельги.
– Понимаешь, Ингигерд – девчонка, она за три года могла стать другой, поэтому не спрашиваю, узнал ли ты ее, но ярла-то ты помнишь?
Гутхорм почесал висок рукой, запястье сверкнуло серебром. Пожал плечами.
– Вот