Илма умолкла, глядя в темноту.
– Сигмунд здесь! Вот оно что! – пробормотала она, поглаживая заснувшего рядом с ней Вильку.
После всех этих разговоров и свежего эля у Инги не было сил держать веки. Откинувшись на покрытый шкурами настил и почти засыпая, он слушал песни девчонок. Мысли блуждали где-то над морями, он видел берега, о которые бились морские волны, долго смотрел на скользкие камни и белую пену. Затем вдруг оказался в тесноте города, который неожиданно возвысился вокруг него, так что небо закрыли огромные дома. Ничего подобного он никогда прежде не видел и удивился. На широком мосту люди стояли перед одним из таких строений, больше похожем на гору, и стенали о том, что кто-то их оставил. Инги в недоумении подошел ближе и вдруг сквозь тяжелые двери и стены увидел внутри горы человека в темной одежде. Тот молился, обратив бледное лицо вверх. Инги хотел сказать людям снаружи, что не надо мешать молящемуся своими воплями, обернулся, но рядом с ним оказался спокойный седой старик, про которого он сразу догадался, что тот рыбак. Инги, оглянувшись на толпу, спросил старика, почему люди так истошно вопят. Старик с коротко стриженной белой бородой улыбнулся и сказал, что они боятся, и, взяв Инги за плечо, подтолкнул его к человеку внутри горы… Тут Инги сам испугался и проснулся.
Девчонки пели песню о том, как милый шел по жердочке, по жердочке тонюсенькой, над речкой-реченочкой… Потерял милый шапочку-шапчоночку, рассыпались кудри его золотые, поплыла шапочка по воде, замахал милый руками, да и взбрыкнул милый ногами. Вот лесочек, вот бережочек, вот речка-речушечка, на ней жердочка тонюсенька, только милого не видать, только милого не слыхать…
Певуньи рассмеялись и засобирались по домам. Малышня, только что клевавшая носами, захныкала: хотим сказок, хотим варенья, хотим еще чего-нибудь, но старшие сестры быстро их угомонили. Молодежь вышла на двор, оставив Гордую Илму с тетушками из кемской ветви стелить на ночь.
Холод окатил, как ледяная вода, даже сквозь плотную шерсть кюртиля, и Инги, не сомневаясь, обхватил плечи Илмы. Она продолжала говорить с подружками, как бы не придав этому значения, хотя и чувствовала, что они тихо позавидовали ее малой радости. Глаза подружек Илмы старательно не смотрели на Инги, но их плечи ждали от своих парней того же. Наконец Тойво положил руку на плечи своей белобрысой Айли – к восторгу ее младшего брата, Хотнег обнял Туоми, и все в обнимку разошлись по своим укромным местам.
Оставшись наедине с Илмой, Инги обнял со спины так, что ладони его пришлись под ее груди, наклонился и поцеловал в шею, в ушки, в щеки, в волосы, а она шептала, что сейчас мама выйдет, сейчас выйдет матушка, о как мне хорошо, только… Инги, нас ведь увидят!
Горячее крепкое тело маленькой Илмы трепетало под руками Инги. Они побежали к сеновалу, забрались по шаткой лестнице под крышу, бросились в давно вытоптанный в сене закуток. Руки Инги скользнули к замерзшим ногам Илмы. Холодные ее колени разошлись под его горячей ладонью. Он целовал ключицы в вырезе платья, сквозь ткань хватал губами ее соски, руки крались, обжигая, по ее бедрам, и от лепета Илмы сердце Инги сладко задыхалось. Он не совсем понимал, о чем она, только угадывал слова о светлой и счастливой жизни, о детях и пожелавшей им счастья матушке, о коровках, о доме, где они будут жить. Она, словно в бреду, вымаливала себе счастливую жизнь, и Инги, захваченный потоком нежности, благодарил все ее тело за эти связанные с ним надежды.
* * *
Кузнец Хельги проснулся, словно и вовсе не засыпал. Открыл глаза, встал, оделся, буркнул замычавшей в полусне Руне, чтобы днем сняла последнюю капусту в огороде и выпустила туда свиней для перекопки земли. Вышел в ночь.
Сырой воздух, неподвижный и молчаливый, обнял его темнотой. Хельги отогнал увязавшихся за ним собак, прошел по тропинке в кузницу, и там, по памяти пройдя в полной темноте в дальний угол, открыл в земляной стене тайник. Вытащил кожаную сумку с горшком и, сунув в него руку, убедился, что тот полон монет и обручий. Отставил в сторону сумку, закрыл тайник и прикрыл его мелочами. Нашарил ремень сумки и выбрался наружу. После мрака кузницы ночь над рекой казалась светлой. Хельги прошел вдоль берега, взял у бревенчатой стены бани весло, прошел мимо наплавного мостика, отвязал чальный конец и, оттолкнув лодку, вскочил в нее.
Вода мягко приняла долбленку и начала, разворачивая, относить от берега. Лодка без единого гребка дошла до слияния двух рек – здесь Хельги развернул нос лодки против течения и погреб вверх по Гусиной реке. Небо становилось все светлее, а он греб и греб, направляя легкую лодочку по извилистой реке меж близких берегов, заросших осокой и ольхой, обходил скрытые под поверхностью валуны и коряги, пробирался под упавшими с берега до берега деревьями. Прочное весло из толстой доски толкало лодку то слева, то справа, лодочка легко скользила против тихого течения.
Шлепали хвостами бобры, вспархивали утки, семья лосей с недоумением уставилась на человека в лодке и, тут же спохватившись, ломанула через кусты прочь от берега. Запоздалая сова беззвучно скользнула над его головой. А он, раз за разом погружая весло в мягкую плоть воды, молча плыл по узкой речке среди леса.
Наконец, когда было уже светло, он уткнул лодку в берег и выбрался на траву. Осмотрелся, подтянул чальный конец за куст. Постоял, прислушиваясь и принюхиваясь, и двинулся в сторону Большого Мха. Здесь не было больших троп, каждый ходит здесь по-своему, стараясь не брать на себя чужие следы и чужие мысли.
Тоненькие сосны и березки с пожелтевшими листочками, дрожащими без ветра над густыми зарослями голубики, становились все ниже и реже. И вот перед Хельги открылся простор огромного болота. Он остановился, вдыхая странный и терпкий болотный воздух. Молчащая тишина смотрела в небо.
– Я здесь, – произнес он.
Мшистая пустыня не откликнулась. Далекая кромка леса серым гребнем изгибалась за утренней дымкой.
– Я здесь, перед тобой, наблюдающий из темноты…
Кочки, мхи, кровавая клюква. Тишина. Только далекий темный гребень словно чуть сдвинулся.
– Я не новый человек здесь, и мой отец говорил с тобой. Хоть я не знаю слов, ты услышишь меня…
Вздохнула далекая трясина, курлыкнули во́роны за спиной.
– Я здесь… Я так мал, и тебе не разглядеть меня, как мне не охватить