Мне по жизни не везёт. В выходные были соревнования по шахматам. И я почти победил, но в последний момент меня поставили с Игорем Малышевым. А он старше на два года и занимается дольше меня. Я следующим ходом должен был вилку ему сделать. Это когда сразу на две фигуры нападаешь в шахматах. Но я так увлёкся этой вилкой, что его слона как раз и пропустил. В общем, шах и мат он мне поставил на шестом ходу. Расстроился, конечно. Мешок со сменкой где-то потерял — может, в автобусе, а может, на остановке. Точно не в клубе — туда я уже сбегал. Потом позвонил Саше, хотел позвать в плейстейшн играть, а он уехал на дачу к бабушке. В общем, день не задался, а вечером ещё маме про сменку объяснять. Она говорила, у нас сейчас с деньгами плохо, а тут вот такая история.
Я сел на диван и стал листать ленту в соцсети. Саша постит фотки с дачи, Малышев выложил видео с медалью за шахматы. Светится сам, как медаль. Смотреть противно. Я отшвырнул телефон на диван и уставился в потолок. Тоска. Но не сидеть же дома до вечера. Зимой мы с папой ехали на машине по улице, здесь недалеко, и я заметил маленький деревянный домик. Тогда ещё записал в заметках на телефоне: «Узнать, что за дом». Ну вот и узна´ю.
Я не сразу его нашёл. Помнил, что надо за кинотеатром повернуть направо. Или налево. На площадке покачался на качелях, потом обошёл футбольное поле. Я думал, что тут-то его и увижу, но увидел только куст сирени. Это я не подумал: зимой-то сирень не цвела, на ней даже листьев не было. А сейчас она мне весь дом загородила. Дом был маленький. Деревянный. Это я просто так запомнил, что дом, а сейчас понял, что сарай. Может, в нём лопаты хранили или мётлы… Стёкол в окнах не было, а дверь висела на одной петле. Я подошёл и слегка потянул за ручку. Дверь скрипнула. Изнутри доходил старинный запах. Так пахло у дедушки: лекарствами, кошкой и стопкой газет. Я засунул голову внутрь и огляделся: старые столы, на них — перевёрнутые стулья, коробки, какие-то ржавые железки и механизмы.
— Кхе-кхе, — послышалось вдруг из угла.
Я вздрогнул.
— Что ищете, юноша?
На покосившемся стуле сидел старикан с отвёрткой и деревянной деталью. Бомж, что ли?
— Ничего, — быстро сказал я и хотел уже убежать, но тут услышал:
— Жаль, Клим, жаль.
Откуда он меня знает?
Я остановился.
— Я тебя сразу узнал, — проговорил старик, — ты, наверное, не помнишь, маленький был, а мы с твоим дедом в нарды играли.
Я действительно ничего не помнил. Дедушка умер, когда мне пять лет было, а до этого он болел долго. Что я там помнить могу?
— Ну вот, а я хорошо тебя запомнил, ты не сильно-то и изменился. Да зайди ты, что там в дверях-то стоять!
Я подошёл ближе и рассмотрел его: маленький, меньше меня ростом, в рваных джинсах и широченной футболке с Дартом Вейдером.
— Садись, у меня здесь не ресторан, но печенькой угощу. Каждая соринка во рту витаминка.
Я сел и посмотрел на мятое печенье.
— Спасибо, я не голодный. А вы здесь живёте?
Старик покачал головой и слегка улыбнулся.
— Работаю, — загадочно сказал он. — А ты чего такой хмурый?
— Я не хмурый.
— У меня глаз-алмаз, я же мастеровой, — подмигнул старик.
Я первый раз слышал о такой профессии. Это же что-то старое — «мастеровой». Сейчас говорят «инженер» или «механик», на худой конец. Старик увидел, что я удивился.
— Мастерю тут всяко-разно. Раньше я в кинотеатре кино показывал. Ещё когда это было! Починял им там проекторы, колонки звуковые. А сейчас вона тут, на пенсии с кинооборудованием вожусь.
Старик обвёл комнату широким жестом, и я только теперь понял, что это не просто хлам, а старые приборы: камеры, фотоаппараты, проекторы. Таким место в музее, наверное.
— Так чего ты хмурый, говоришь?
— Да так, — я опустил голову, — всё как-то одно к одному: турнир шахматный проиграл, не вышел в лигу, сменку потерял, да и вообще…
— Жизнь не задалась?
Я кивнул.
— Какой-то я неудачник, — вздохнул я.
— Э, Клим Иванович, не грусти, это не мы таки, это жизнь така.
И опять подмигнул.
— Я Клим Сергеевич, вообще-то, — сказал я.
— А какая разница, — махнул рукой старик, сгрёб раскрошившееся печенье и запихнул себе в рот. А я снова обвёл глазами комнату.
— Вот если б можно было как в кино…
— А что как в кино? — оживился старик.
— Ну не знаю: переснять, например, если что-то не получилось, сделать монтаж, или…
— Хромакей!
— Хромакей?
— Ага! — Старик оживлённо зашагал по комнате, размахивая руками. — Знаешь, есть такой зелёный экран? Сейчас почти всё на его фоне снимают, а потом сзади любую картинку подставляют. И вот ты уже не Клим Петрович…
— Сергеевич!
— Без разницы. Не просто ты, а какой-нибудь Звёздный лорд в далёкой-далёкой галактике. Круто?
— Круто, — вздохнул я, — но это в кино…
— А хотел бы такое в жизни?
— Как это?
Старик усмехнулся, его торчащие в разные стороны усы были густо покрыты крошками печенья, и пошёл в самый захламлённый угол дома.
— Ну-ка подсоби, Клим Михайлыч.
Я не стал его поправлять, подошёл. Старик приподнял груду журналов, кивнул мне, чтобы я подержал, а сам с головой нырнул в кучу рухляди, пыхтел и перебирал там что-то, потом попятился назад и наконец выдернул из-под завала большую проволочную рамку с натянутым на неё зелёным полотном. Он отряхнул с экрана пыль, расправил проволоку и гордо сказал:
— Вот! Если тебе не нравится что-то в твоей жизни, это можно легко… как бы это сказать… подкорректировать.
Ну всё. Приехали. Старичок-то сумасшедший. Зря я всё-таки в незнакомый дом сунулся. Говорят, тех, кто не в себе, раздражать нельзя. Поэтому я попятился к двери, кивая и улыбаясь деду неестественной улыбкой.
— Куда это ты, Клим Степаныч, собрался? — выкрикнул старик и захлопнул дверь у меня за спиной. Стоп! Как это он захлопнул дверь? Это сквозняк, наверное. Старик-то от двери далеко стоял.
— А-а-а, мне пора, — поспешно проговорил я, — до свидания… — Тут я понял, что не знаю, как зовут дедушкиного друга.
— А как же хромакей? — спросил он. — Я же тебе ещё не показал, как он работает.
«Лучше пусть покажет, — решил я, — сумасшедших не надо раздражать».
Старик заметался по комнате. Он поставил на середину единственный целый стул, на него взгромоздил рамку с экраном, сам схватил допотопный