Хватаю куртку. Телефон в карман. Иду за ними как на заклание.
Поездка в скорой – словно в тоннеле. Мама лежит рядом, вся белая, глаза прикрыты. Я не отрываю от неё взгляда. Слышу гул сирены, но будто через подушку.
Все происходит так быстро, что я не успеваю реагировать.
В больнице нас встречают, забирают маму на каталке. Я мчусь за ними до самого конца коридора, но перед дверьми в операционную меня останавливают.
– Дальше нельзя. Жди здесь.
Остаюсь стоять, как вкопанный. Облокачиваюсь на холодную стену и сжимаю кулаки до боли. Сердце стучит с таким усердием, будто сейчас отрубится. А ему нельзя. Мне нельзя. Я матери нужен.
Нажав кулаками на глаза, давлю рвущийся наружу вой.
Какой—то гребанный пиздец. Непроходящая адская полоса в жизни, которую я не пересекаю, а иду по ней вдоль. И сколько еще идти, один Бог знает.
Если он есть вообще, этот Бог. Раньше я верил, а потом перестал. Потому что надеяться приходится только на себя. Ни помощи, ни надежды. Ни хрена от других не приходит.
Сколько я сижу на стуле в коридоре, не знаю. Ощущение, будто прошла вечность. А это подвешенное состояние как медленная мучительная смерть.
Вытягивает из меня нервы один за другим. Встаю, не в состоянии просто сидеть сложа руки. Еще и отцу никак дозвониться не могу.
Где его носит вообще?
От ярости и безысходности впечатываю кулак в стену. Зажмуриваюсь и вцепляюсь пальцами в волосы.
Ааааа.
– Я так понимаю, это ты приехал со Шмелевой?
Из внутреннего болота выныриваю резко.
Оборачиваюсь и напарываться на врача. Передо мной стоит уставший мужик в помятой шапке и со следами крови на рукавах.
– Я, – срываюсь к нему.
По лицу пытаюсь угадать, что он мне скажет и к чему готовиться. Сердечный мотор работает на всю катушку.
– Ну тихо—тихо. – тормозит он меня. – я так понимаю ты сын?
– Да.
– В общем, слушай внимательно. Мы провели экстренную операцию. У твоей матери прободение дивертикула. На простом языке – в кишечнике образовалось отверстие, через которое пошло воспаление в брюшную полость. Состояние было критическое, но мы успели. Сейчас она в реанимации. Жизни ничего не угрожает.
Я выдыхаю. Резко. Как будто только сейчас вспомнил, как дышать.
– Но, – добавляет, заставляя меня снова напрячься, – ей предстоит непростое восстановление. Мы установили колостому – временно. За которую нужно заплатить. Потому что у нас их считанное количество и применяем мы их только в самых критических ситуациях.
– Заплачу, – выдаю на автомате.
– Это хорошо. Теперь дальше. Через пару месяцев понадобится ещё одна операция, чтобы вернуть всё на место. Кроме того, нужны будут специальные препараты, питание, постоянное наблюдение.
– Сколько? – перебиваю, уже понимая к чему он ведет.
– Я напишу. Вместе с названием лекарств. В аптеке их не продают. Мы заказываем из—за границы. Если у тебя есть знакомые, кто может привести в ближайшие дни, пусть везут.
– Нет.
– Тогда мы начнем давать. Если конечно, у твоей семьи есть на них средства.
– Я найду, – отвечаю без эмоций.
Мои эмоции закончились. Иссякли. Остался только холодный рассудок.
– Договорились. Пойдем со мной в кабинет. Я все подробно распишу. Чем быстрее начнём курс – тем выше шансы, что всё пройдёт без осложнений.
Глава 30
Руслан
Из больницы я возвращаюсь только телесно. Мысли мои остались там, с матерью. И с тем, где взять денег.
Сумма немалая. Хоть бери и дом продавай. Но куда тогда маме возвращаться после выздоровления? Да и кто его купит? Развалюху эту.
Вхожу и первое, что слышу – это звон рюмки.
Удушливая волна прокатывается с макушки до пяток. Скидываю одежду и сворачиваю на кухню.
Отец уже хорошо поддатый, пытается попасть водкой из бутылки в рюмку. Промазывает, жидкость проливается на стол.
Внутри меня срывает стоп кран.
Одним шагом преодолеваю к нему расстояние. Выхватываю бутылку и с размаху швыряю ее о пол.
Звон стекла оглушает, осколки летят в разные стороны, капли водки окатывают мебель и нас.
Отец в шоке таращится на меня.
– Ты заебал бухать! – с силой выжимаю из себя.
За грудиной клокочет ярость. Растет. Охватывает собой каждую клетку.
– Ты что себе позволяешь, сопляк? – вопит батя. – Берега попутал?
– Это ты попутал. Ты хоть знаешь, где мать?
– Где где, на работе. – переводит плывущий взгляд на разбитую бутылку. – ты мне бутылку должен, понял?
– В больнице она.
Взгляд отца застывает, а потом возвращается на меня.
– Что значит в больнице? На консультацию пошла?
– Ходить она была не в состоянии, – каждое слово дается с трудом. Мне хочется орать на него, схватить за грудки и трясти, пока не придет в себя и не бросит пить. – И если бы ты был дома, возможно осложнения были бы меньшими. Но ты выбрал заливаться бухлом. Как и всегда.
– О чем ты? – отец кривит губы с неверием, – какие осложнения?
Мне противно на него смотреть. Нет, я в курсе, что в его срыве виноват Тихий, но с моих тринадцати лет выходом из положение у него была рюмка водки. Верная подруга, которую он предпочитал нам с матерью.
Как он из тюрьмы вышел, так я и видел его с залитыми глазами.
А мне так хотелось, чтобы отец ходил со мной на рыбалку, как дядь Паша со Славкой. Они и меня с собой брали до поры до времени. До того самого случая, после которого все изменилось, и я стал врагом для Белозёрова старшего.
– Руслан, какие блядь осложнения? – рявкает батя, выходя из-за стола.
Покачиваясь подходит ко мне, но взгляд становится почти ясным.
– Ей операцию сделали. С кишечником беда. Там хреново все очень, – теперь оседаю на стул я.
И впервые жалею, что разбил бутылку отца. Сейчас бы пара глотков горячительной дряни пришлась как нельзя кстати.
– Что значит хреново? – хрипит он. – У нее же просто живот болел иногда.
– Не просто, – выдыхаю, устало обхватывая голову руками, – у нее какое-то воспаление было все это время. Дивертикулы или хрень какая-то. Я не запомнил название. Вот он разорвался и вызвал перитонит. Если бы позже скорую вызвал, был бы конец.
Отец молчит. Только дыхание у него учащается.
– В какой больнице она? – тяжело спрашивает.
– В семнадцатой. В реанимации. Тебя не пустят.
Он не отвечает. Уходит к себе, а спустя несколько минут хлопает входная дверь.
Сжимаю переносицу. Ощущение, будто на меня обвалился мир к чертовой матери. Еще немного и меня расплющит. Разотрет нахрен.
Встаю, принимаю душ и начинаю звонить.