– Нет, я ничего не видел… Но я слышал…
– Что? Что вы слышали?
– Крик… «Махмуд, зажигай!»
– Ваш дом запалил чеченец Махмуд? С чего бы это? – встряхнулся капитан Вольтановский.
– Не знаю, я ничего не знаю…
Ремесло пошатнулся, словно подстреленный.
– А ну-ка, держитесь за меня!
– Не надо, Генрих, я сам…
– Не спорьте, мы отвезём вас в медпункт!
– Обожди, нужно отыскать собаку… Мою Бонни…
«Какую Бонни, – придавило вдруг Вольтановского, – она же давно сдохла…»
Капитан пристально посмотрел на худого, перепачканного копотью Илью Ильича и подозвал двух пожарных…
В посёлке о пожаре все заголосили почти одномгновенно. Ещё дым не рассеялся, а уж знали: «Курил Илья Ильич и заснул». – «Ну нет, это старый обогреватель коттедж уходил». – «Верьте, дед Чулков наколдовал – лисы-то его лаяли». – «Да поджог там, поджог…»
Алексей Иванович Зарницын – военный пенсионер и сын погорелицы Надежды Егоровны Зарницыной – достоверной считал лишь одну версию.
– Не сомневайся, мать, сожгли Илью Ильича… Ты вон до сих пор управу на него ищешь… Вспомни, какой он тебе акт накатал! Взял и выгородил электросети, установившие неисправный счётчик… Ты дома лишилась, а горе-электрики ни при чём… А как Махмуда обидел! У чеченца кошара сгорела с молодняком, а Ремесло заключение тиснул: сам, мол, дурак – недоглядел… Ну а деда Чулкова – того и вовсе оштрафовал. Короче, сожгли нашего пожарника. Отомстили. Концы в воду – и пузыри вверх…
– Наверное, ты прав, сынок… Илья Ильич много чего напроказил. Но его беда мне сердце пробила. Жалко!
– Себя пожалей! Он сильно тебя жалел?
Надежда Егоровна не ответила, подхватилась – и в двери.
«Пошла, наверное, к соседке про “сердце” рассказывать, – решил Алексей Иванович, – ну и пусть…»
Зарницын надел очки и разложил на столе свою обширную годовую переписку: с эмчеэсовским начальством, с прокурорами районным и областным и даже с уполномоченным по правам человека.
«Вот головы казусные! Все про закон пишут… Все ссылаются на дух и букву его… Но никто не протестует против подчинения живого человека мёртвому закону, против превращения человека в “штифтик”, в “фортепианную клавишу”. Матушку мою, восьмидесятилетнюю старуху, все эти законники давно бы затёрли… И хочешь не вспоминать о них, но не получается. Это как у классика о белом медведе… Попробуйте задать себе задачу: не вспоминать о белом медведе, и увидите, что он, проклятый, будет поминутно припоминаться…»
Неожиданно Алексей Иванович схватил одно из писем и забегал по комнате.
– Только теперь доглядел, что оно не датировано…
«Ага, прокуроры чисел не ставят… С числом бумага, как говорится, станет недействительной…»
У мужчины надулись жилы на шее, и он сгорбился.
– А ты что ж без света? – окликнула сына Надежда Егоровна и щёлкнула выключателем.
– Да так…
Мать кротко улыбнулась. И её глаза встретились с его глазами, похожими на её собственные – цвета йодного раствора.
– Сынок, ты всё ж таки выхлопотал компенсацию мне за дом… Спасибо!
– Эх, да что там той компенсации – шестьдесят пять тысяч всего…
– И спасибо, милый, что у себя приютил…
– Мам, ну перестань, не надо… Скажи лучше, где была? У соседки, что ли?
– Нет, не у соседки, а у Ильи Ильича. Бывшая жена его и на порог не пустила. Знаешь, он в нашей пожарке поселился… Вот я тысчонку ему и снесла… Погорельцу ведь любое вспоможение пригодится…
* * *
Мертвенно алел закат. Над Эльтоном разносилось протяжное «яп, яп, яп, яп, юр-р-р – йоу» – чёрно-бурые лисы деда Чулкова тревожились.
Финистов – ясный сокол
Целыми днями кружился Сергей Борисович Финистов подобно волчку. Встречался с избирателями, внимал, ораторствовал. И отчасти уже оправдал доверие руководства той партии, которая выдвинула его своим кандидатом в Государственную Думу.
Пёстроглазый, всегда будто свежеумытый, в белой рубашке и деловом костюме, он производил приятное впечатление. Студентки, дамы и особенно старухи благоволили к нему. И он шутил, что женщины – его партийные соратницы. Хорош профессор Финистов был ещё и тем, что не отставал от разговора с людьми. А его интерес к ним не перезревал, как арбуз.
Впрочем, навосклицавшись на многочисленных встречах, Сергей Борисович испытывал к концу дня приступ моральной дурноты. И тогда пиджак повисал в руках – мужчина бессильно ронял его на диван. Финистов закрывал глаза, и его пронзало, как от нашатыря: «Эх, тяжело избираться, но Бог видит мою овечью доброту… Гм, ну почему нет моды на порядочных людей? Один такой, помнится, говорил, что мода бывает только на то, без чего можно прожить… Потому и нет моды на хлеб, на воду, на воздух. Нет моды на детей, на любовь, на жизнь, нет и не будет…»
Ближе к выборам у Финистова начали вдруг откалываться отнюдь не прекраснодушные мысли: «Дивит меня эта Карамушка… Кровь – кипяток! Вот бы злые языки измозолились, если бы я с Катей… Нет-нет, скандал теперь ни к чему… Совсем ни к чему…»
Всё обдумав, Сергей Борисович пританцовывать возле новой аспирантки не стал. В университете во время избирательной кампании появлялся редко, мышковал и с разговорами к красавице не лез. И Карамушка, уязвлённая невниманием такого мужчины, решила действовать сама. Нарастила ногти, облачилась в маленькое чёрное платье и отправилась в избирательный штаб Финистова. Сергей Борисович удивился, конечно, но и обрадовался. Янтарные бусины Карамушкиных глаз убедили его, что место девушки именно при штабе.
Финистов приосанился.
– А где наш Святой Пётр? – произнёс, темнея, он.
– Как где? – удивился Шапочкин. – Вы же Петра Алексеича утром в медиа-холдинг с агитационными материалами отправили.
– Точно, Жень! Я и забыл… А ведь пословицей руководствовался, ну, этой… Лови Петра с утра, а ободняет, так провоняет…
Сергей Борисович скользнул взглядом по своей с засученными рукавами рубашке.
– Жень, ты вот что… Ты организуй для Кати стол, стул, ноутбук… В общем, посмотри, что можно сделать… И не стой истуканом, познакомься!
– Здравствуйте! А я вас уже где-то встречала, вот только не помню где, – улыбнулась Шапочкину Екатерина.
– Где-то встречали… – смущённо крякнул мужчина. – Может, в университете? Я там работал до сокращения…
– А теперь Сергею Борисычу помогаете?
Ответить Шапочкин не успел.
– Ещё как помогает… – загремел Финистов. – Весьма ценный кадр! Ты, Катенька, не смотри, что он такой седенький. Он ведь любого молодца обскачет…
– И даже меня?
– Ба, Пётр Алексеич собственной персоной! – вздёрнулся Финистов, и лицо его стало красным, как кирпичная пыль.
– Позвольте представиться… Пётр Карякин… Уже тридцать девять лет всему перекоряюсь.
Карамушка подала мужчине руку, и он ответил быстрым, но не грубым пожатием. Ястребиные