Про погибель литературы писали в рутинные годы. Про расцвет и обещания лучшего – в юбилейные. И вот, двадцать пять лет спустя, опять те же тасуемые песни: бурлацкая, горестная, и заздравная, торжествующая. Но если сложить и ту и другую – логика одна: «Спасибо, что мы живы!»
О литературе говорили исключительно в эстетической плоскости, разбирали тексты, обращали внимание на внутреннюю логику ее развития, считая главной фигурой в ней писателя. А это было не верно. Писатель перестал быть литературным генералом еще в советские времена. Не он заказывал музыку. Многие подзабыли: «Партия – наш рулевой!». Она была и заказчиком, и издателем, и организатором сбыта, и популяризатором, пиарщиком литературной продукции. Нет, понятно, что всем этим занимались специально обученные люди. Но партия была той любовью, что двигала литературное солнце и светила.
Литературное хозяйство было устроено и организовано (как – это другой разговор), и писатель, освобожденный от вопросов неэстетического характера, выглядел на этом фоне властителем дум, занимался текстом, а не вопросами продвижения и маркетинга. Советский образ жизни снимал с повестки дня экономические вопросы, естественные для некоммунистического бытия литературы. Вожди думали за всех. От писателей требовалась идеологическая правоверность и художественное мастерство, в ее пределах, естественно.
Говорить сейчас о литературе, оставаясь лишь в пределах анализа и сопоставления текстов, несовременно и некорректно. Литература – феномен социальный, экономический. Видеть в ней одну только эстетику, движение слов и образов, забывая о деньгах и продажах, организации издательской деятельности и механизмах книготорговли, – означает смотреть на нее из глубины веков, архаично. Литература давно перестала быть храмом, превратилась в мастерскую. Тексты пишут не по веленью муз, а штампуют один за другим, как детали на конвейере. Писатель – прежде всего ремесленник и уже во вторую очередь романтический искатель неведомого.
Но вернемся к истории.
Литературная идиллия застоя («писатель пописывает, читатель почитывает») прекратила свое существование в девяностые. Издательства рухнули. Редакторы разбежались. Читатели занялись вопросами выживания, было не до книг во времена, когда зарплату платили кофтами и кастрюлями. Остались одни писатели. Последнее и позволило Андрею Немзеру сказать в своей итоговой статье 2000 года «Замечательное десятилетие» («Новый мир», № 1, 2000 г.), что девяностые были эпохой отдельных писателей.
Нулевые же все единодушно называли точкой запуска. Тогда думали, что все обошлось, впереди светлое капиталистическое будущее. Рынок, конкуренция, построение вертикали. Неожиданно потребовались новые имена и отечественный литературный продукт маркой повыше, чем «Бешеный» и «Бешеная». Оказалось, высоколобая российская литература нужна за пределами маргинальных «толстяков». То были издательские годы.
Но вот пошло второе десятилетие XXI века. Романтика первых писательских и издательских восторгов поутихла. Стало ясно, что обнародовать текст мало. Его надо привести в порядок. Довести до нужной кондиции. Тон задавали в литературе не издательства, не писатели, а редакции, выпускавшие текст в надлежащей аранжировке, проталкивавшие его вперед и вверх к премиальным высотам. И люди привыкли: что из редакции вышло, то и литература. Так, в общем-то, последние лет полтораста и было. Но возник в связи с появлением Всемирной паутины еще один дополнительный смысл. Без редактора и редакции – это так, самиздат, графомания.
Каким будет следующее десятилетие?
На первый взгляд основная задача современной российской литературы ясна. Она, как справедливо замечает Павел Басинский («У нас нет литературы?» – «Российская газета», № 209, 19.09.2017), состоит в том, чтобы вернуть читателя.
Как-то привыкли считать, что за читателем бегать не нужно. Во-первых, не барское это дело – унижаться, заискивать. Мы – творцы! А это кто там? Толпа, смерды. Пускай Бушков за ними бегает с Марининой. Они – продажные. А мы – за чистое искусство. В нашем понимании литературы такой категории как читатель нет. Отсутствие читателя – признак высокохудожественности. Во-вторых, думалось идеалистически, что если текст хороший, то народ сам повалит, начнет расхватывать его как горячие пирожки. Но текст, что горячий, что холодный, – по рукам не расходился.
Из-за убеждения в ненужности читателя начали опять по привычке ругать человека читающего – все, мол, его тянет на ванькину литературу, а то и вовсе к телевизору и в соцсети. Между тем, стоило бы оборотиться на себя. Современная российская проза привыкла обходиться без читателя. И последний чувствует писательское недружелюбие, исходящее от текстов: снобизм, высокомерие. В произведениях современных российских авторов в большей степени нет интересных ему тем, нет узнаваемых героев, нет волнующей его проблематики. Вся современная российская литература – это сплошное «ни уму, ни сердцу», «тихо сам с собой я веду беседу». Ведешь и веди, что тут еще на это скажешь?
Наконец, в большинстве своем проза оказалась явно вторичной по отношению к общественным дискуссиям. Она не задает тон, а следует за ними, повторяет их в околохудожественной (иначе не скажешь) форме. Понятно, что актуальную социальную проблематику литература должна поднимать на качественно иной уровень. Но вместо этого мы наблюдаем прямой слив форумных дискуссий непосредственно в текст. Читать это, конечно же, не имеет смысла. В газетах все есть, и объем времени для освоения статьи куда меньше, а эффект больше. Да и люди комментарии на сайтах пишут остроумнее, точнее, хлеще, многократно глубже. Из художественной литература стала даже не публицистически заостренной, а просто колоночной. Такой же вялой, рыхлой, абстрактной, лишенной наглядности и доказательности.
И все же читатель необходим. Без него никуда. Момент ответственный для литературы. Пора спускаться на землю, пора идти к людям.
Поэтому сейчас литература стоит перед дилеммой – как читателя заполучить: охмурить, обдурить его, пустив в ход рекламные технологии, или, напротив, в открытую обратиться к нему и убедить в своих искренних намерениях, продемонстрировав все свои возможности.
Пиар или читатель – таков выбор, который должна совершить литература здесь и сейчас, определив свое дальнейшее будущее. Писателю, конечно, лучше бы выбрать читателя. Только он придает смысл существованию автора, задает систему симпатий и антипатий, парадигму смыслов, окружающих авторский текст. Каждый автор может найти своего читателя, который будет любить его таким, каков он, писатель, есть, со всеми взлетами и паденьями, озареньями и избитостями. Выбрав пиар, автор получит абстрактную аудиторию, с которой все отношения безличностны, односторонни и строятся по классической марксистской схеме «товар-деньги-товар».
Абсолютизация пиара (в определенных рамках он, естественно, необходим) – смерть литературы. Да, правы те, кто говорит о том, что раскрутить абсолютную ерунду невозможно. Но это вопрос времени, техники, методики и условий. Искусство давления будет со временем совершенствоваться. А безальтернативность выбора заставит людей поневоле искать даже в самых дурных текстах что-то хорошее. Нужно лишь правильно вести осаду. К этому сведется вся литература.