Чем православная филология отличается от привычной? Нет, не цитированием библейских текстов, а рассмотрением того, как последовательно автор уподобляется Христу, какие именно христианские добродетели и подвиги реализует в своём творческом пути. Светскому читателю многие выводы покажутся абсурдными, а то и бессмысленными, но для читателя, живущего христианскими истинами, такой разбор полон радостных узнаваний:
– Жизнь и поэзия соединены по принципу Халкидонского догмата неслитно и нераздельно. Поэт, таким образом, живёт двумя жизнями, в двух существующих самостоятельно, но не порознь, планах бытия, и они для него равнозначны. – Да, моральные предписания были бы действенны, будь человек целиком и полностью сознательным существом. Но кроме разума, у него есть то, что называется бессознательным, а вот этих гнездящихся в подкорке зверей укоротить может только лира Орфея (Орфей совсем не случайно был катакомбным и, возможно, первым изображением Христа).
– А потому и вся полная «падений» жизнь поэта – крестный путь.
<…> Христос помогает нести поэту его «скорби», как когда-то Симон из Киринеи помогал нести крест «Царю иудейскому».
Касаемо Дениса Новикова, что такой ракурс позволяет увидеть нового? Раскрыть тёмные места во многих его стихотворениях (хотя бы дать трактовку), объяснить его отстранённость от литературной жизни, обосновать смерть в Святой земле. Не так уж и мало. «На фронтах Мировой Поэзии люди честные все святы», – пел Александр Башлачёв. Вот отец Константин
Кравцов и вносит имя Дениса Новикова в списки Ангельского воинства, в свои личные поэтические святцы.
Примечание:
Сергей Ивкин – поэт, художник, редактор. Автор 10 книг стихотворений. Член Союза писателей России. Лауреат премии “MyPrize” (2018). Член жюри Литературной премии им. П. П. Бажова. Живёт в Екатеринбурге.
Ольга Сульчинская
Листая календарь
Мария Фаликман. Календарь. Стихи. Москва, 2018, 124 с.
Книга эта опасная.
Есть такие мелодии, застрянут в голове, и никуда не денешься, крутишь ее целый день. Хорошо еще, если слова помнишь. Говорят, надо пропеть от начала до конца, тогда пройдет. Такое случилось со мной недавно:
крутится в голове голый ритм, длинношаговый хорей, и откуда только взялся? Потом всплыло слово: Посейдон. И еще через несколько часов до меня дошло: это из книги Марии Фаликман:
Заклинаю Посейдоном – я других богов морских, увы, не знаю И не помню поимённо – оттого и Посейдоном заклинаю…
Я отыскала стихотворение и перечитала, и прошло. Но тут же прицепился набор ассонансных рифм из другого: «кашей-калошей, галок-иголок, серой-ссорой». Ритмически и строфически эта книга чрезвычайно разнообразна, в ней много всяких «штук», включая аппетитную морфологию вроде прилагательного в обороте «плащ сыщичьего покроя». Так что неудивительно, что по прочтении они всплывают и долго еще щекочут память.
Вот поэтому и говорю: книга эта опасная, несмотря на скромный вид.
А вид действительно скромный. Название самое непритязательное. Обложка голубенькая. На обложке – девочка и звезда. Немного похоже на Маленького принца в женском варианте (рисунки Евгении Двоскиной).
Позже выяснится, что звезда – рождественская.
Фото автора на последней странице – тоже верх скромности. Обычно писатели взыскующе на читателя глядят или пребывают в глубокой, творческой задумчивости. А здесь что-то небывалое: автор от читателя отворачивается, смотрит куда-то подальше от нас, себе за спину. Не три четверти, а наоборот, одна четверть.
И это зримо предъявленное ускользание, отворачивание, у- и из-бегание хорошо отражает ту интонацию, которой отмечены почти все произведения внутри обложки. Умаление себя, непритязательность, кротость исповедуются как принцип жизни.
Нанизывая слова на траву, растущую из-под снега,
Рассказываю о том, как живу и звезд не хватаю с неба,
Проигрываю везде, где могу…
Или, как в уже цитированной выше «Морской песенке» с Посейдоном:
Я бы только ненадолго, я бы съездила, послушала, застыла…
Запомним это «ненадолго»… К себе героиня применяет сравнение на понижение:
…Мельком жалеешь котов, за домом встреченных.
Неугомонных, как ты. Как ты, ненужных.
Справедливости ради следует отметить, что не только к себе. И то, что могло бы в другом контексте оказаться величественным или просто пафосным, становится милым, трогательным.
Взошла на заливом луна – кругла, долгожданна,
Как летняя шляпа из льна на дне чемодана.
Если что и усилено, акцентировано в стихах, так это будничность, анти-претенциозность. Даже про любовь – хлеб лирического поэта – говорится вполголоса, вполсилы: «не то чтобы влюблена, но не без того».
Даже шрифт книги соответствуют тому же настроению – крошечный, мелкий, каким не тексты пишут – примечания. Уже своим видом она говорит: не хочешь – не читай. А если хочешь, изволь потрудитсья. (Признаюсь: мне приходится читать эту книжку в особо сильных очках, которые до сих использовались только при шитье. По той же причине я не смогла читать ее в метро: слишком мало света для такого шрифта).
Но эти же приглушенные тона и фигуры умолчания побуждают всматриваться, вчитываться, пытаться поймать это ускользание.
И на каждый шаг хоть что-нибудь да приметь <…>
Этот день – он вмещает тысячи мелочей.
То ручей, то трудяга-шмель, то щенок ничей….
Не стоит обольщаться вторым лицом: это обращение к себе же. Прочие персонажи этих стихов не собеседники и не соучастники, а часть пейзажа. По большей части они лишены личных примет, максимально обобщены:
Идут писатель и писательница по Переделкину ночному…
Или:
Это длинный человек, это тонкий человек,
Это двое одинаковых, а между ними – снег…
Или:
…и пассажир последний вышел вон.
Он шел, он, словно зверь, спешил залечь в своей норе…
Редко когда у них есть имена. Зато есть – у рек, улиц, городов: Ордынка, Фонтанка, Вроцлав и Казимеж, Лондон и Париж, Марьина Роща…
Внутри Календарь не делится