Никогда в жизни ему не приходилось брать на себя заботы о девушке в неурочный час, но Конни не прочь был похвастаться, вдобавок в кармане у него лежал ключ от клуба «Варик-стрит рустерз», членом которого он состоял. В это время клуб был заперт и пуст, Тереза могла бы, если понадобится, остаться там до утра или переночевать у Миртл Кенрихан. Он отведет ее туда, если Тереза захочет. По лицу его скользнула зловещая усмешка.
К этому времени чувства далеко завели Терезу. Этот юноша со стройным телом, сильными изящными руками, точеным подбородком, правильно очерченными губами и жестким взглядом темных глаз, каким замечательным казался он ей! Девятнадцатилетний юнец, всего лишь годом старше Терезы, он был холодным, искушенным и дерзким. Но каким нежным виделся он ей, каким желанным! Каждый раз теперь, стоило ему поцеловать ее, Терезу охватывал трепет. В его крепких объятиях, в его сильных пальцах было нечто такое, отчего все ее тело будто пронизывало огнем. Временами он так пристально смотрел ей в глаза, что она едва выдерживала его взгляд.
– В любом случае я подожду, – настаивал он.
Тереза все медлила и медлила, но на этот раз впервые крики отца вдруг оборвались.
Девушка тотчас почувствовала: что-то неладно, – и это встревожило ее куда больше, чем голос старого Рогаума, разносившийся прежде широко окрест.
– Мне нужно идти, – сказала она.
– Вот так так! Да вы трусишка, как я погляжу! – насмешливо бросил Конни. – Отчего вы всегда так боитесь? Отец вечно грозит, что запрет дверь и не впустит вас, но никогда не выполняет своей угрозы.
– Да, но он на такое способен, – испуганно возразила Тереза. – Думаю, на этот раз он так и сделал. Вы его не знаете. Он бывает ужасным, когда по-настоящему приходит в бешенство. Ах, Конни, я должна идти!
Она в шестой или седьмой раз сделала движение, порываясь бежать, но Олмертинг удержал ее. Он обнял ее за талию и попытался поцеловать, но девушка выскользнула из его рук.
– Вот вы как! – воскликнул он. – Хотел бы я, чтоб он и вправду не пустил вас в дом!
На крыльце родительского дома Тереза на мгновение задержалась, чтобы немного отдышаться. Внешняя дверь оказалась открыта, как всегда, но не внутренняя. Девушка попыталась войти, но дверь не поддалась. Она была заперта! На миг Тереза застыла, страх ледяной волной прокатился по ее телу, потом постучала.
Ей никто не ответил.
Тереза снова заколотила в дверь, на этот раз встревоженно, и готова была закричать, но ответа так и не последовало.
Наконец она услышала хриплый, равнодушный голос отца, обращенный вовсе не к ней, но к матери.
– Пускай сейчас же уходит, – сурово бросил отец из гостиной, полагая, должно быть, что дочь его не слышит. – Я ее проучу.
– Может, все же лучше ее впустить? – робко взмолилась мать.
– Нет, – упорствовал старый Рогаум. – Ни за что! Пускай уходит. Если она и впредь собирается шататься ночами по улицам, пусть сейчас же идет прочь. Посмотрим, как ей это понравится.
Голос его звенел от гнева: отец готовился задать ей хорошую трепку, она это знала. Придется ждать, ждать и умолять, потом он наконец впустит ее, жалкую и униженную, и изобьет, устроит ей такую взбучку, какой она отроду не видывала.
Тереза снова заколотила в дверь, и снова никто не отозвался. И даже ее крик остался без ответа.
И в этот миг чудесным образом в ее натуре проявилось нечто новое, какая-то доселе скрытая, но неизменно ей присущая внутренняя сила, словно очнулась от долгого сна Диана-охотница в сиянии своей славы. Ну почему отец всегда такой суровый? Она не сделала ничего плохого, просто задержалась чуть дольше обычного. Ему всегда хотелось держать ее при себе и подчинять своей воле. Впервые холодный страх, знакомый ей с детства, покинул ее, она задрожала от гнева.
«Ладно, – сказала Тереза; в ней вдруг проснулось извечное немецкое упрямство. – Я не стану больше стучать. Не хотите меня впустить – не нужно».
В глазах у нее стояли слезы, но она смело вышла на крыльцо и в нерешительности присела на ступени. Старый Рогаум видел, как она отходит от решетчатой двери и спускается вниз, но ничего не сказал. Наконец-то он научит дочь приходить в положенное время!
Стоявший на углу Олмертинг тоже видел Терезу. Он узнал простое белое платье и замер, взволнованный, не в силах унять странную дрожь. Ее в самом деле не впустили в дом! Ну и ну, такого еще не бывало. А пожалуй, это замечательно. Вот она, притихшая, в белом платье, перед запертой дверью, ждет на отцовском крыльце.
Какое-то время Тереза сидела и раздумывала, ее переполняла ребяческая безрассудная злость. Задета была ее гордость, ей хотелось отомстить. Так они вправду прогнали ее? Не впустили в дом? Ладно, она уйдет, и пусть они потом ломают головы, как вернуть ее домой, ворчливые старики. Найти пристанище можно было бы в доме Миртл Кенрихан, подумалось ей на миг, но потом она решила, что в этом нет пока надобности. Лучше немного подождать и посмотреть, что будет, или пойти прогуляться и напугать их. Отец побьет ее, ясное дело. Ну, может, побьет, а может, и нет. Потом она, возможно, вернется, но к чему так далеко загадывать. Сейчас это было не важно. Конни все еще ждал ее на углу. Он страстно любил ее. Тереза это чувствовала.
Она поднялась, прошла по затихшему переулку и медленно побрела по улице, однако прогулка вышла безрадостной: Терезу грызла тревога. Здесь еще ходили трамваи, светились витрины магазинов, сновали поздние пешеходы, но она знала, что скоро все это исчезнет, а ее прогнали из дому. Боковые улочки уже опустели, погрузились в безмолвие, тут не было ни души, одни лишь длинные шеренги тусклых фонарей.
На углу на нее едва ли не набросился юный обожатель.
– Так вас не впустили, верно? – спросил он. Глаза его сияли.
В первое мгновение при виде его она обрадовалась, в ее душу уже закрался невыразимый страх. Дом так много для нее значил. До сих пор в нем заключалась вся ее жизнь.
– Да, – ответила она слабым голосом.
– Что ж, давайте немного прогуляемся, – предложил юнец, еще толком не решив, что делать дальше, но ночь еще только начиналась. Так чудесно было, что Тереза здесь, рядом с ним, в его власти.
В дальнем конце улицы они обогнали полицейских Магуайра и Делаханти – те лениво покачивали дубинками и рассуждали о политике.
– Никуда это не годится, – проговорил