— А почему самое дорогое?
— Он считает, что дворянская молодежь слишком слаба умом, чтобы трезво оценивать действительность. А потому нужно давать ей возможность бравады перед друзьям-приятелями и юницами своим достатком. По его мнению, такой подход должен сделать эту чайную элитным заведением города.
— И что? Сделало?
— Особого наплыва нет, но в чайной видели губернатора с архиепископом. Причем неоднократно. И даже Дубельта.
— ЧТО⁈ А он как там оказался?
— Приезжал в Казань с инспекцией, если верить официальным заявлениям. А по слухам — разбирался с той историей, из-за которой Мария Николаевна под домашним арестом оказалась.
— И что Толстой? Уже в кандалах?
— Отчего же? Живет как жил. А Дубельт поехал в столицу. Причем Лев Николаевича видели с ним несколько раз. И они вполне доверительно общались.
— Это ведь шутка? — прищурился Аксаков.
— Нет.
— Вы уверены?
— Я сам видел их общение. Мы же со Львом Николаевичем в переписке. И он меня в эту чайную и приглашал. Вот мне и довелось видеть их беседу издали, в конце которой они даже пожали руки. Кажется, ему очень понравилось то, как молодой граф придумал ДОСААФ. Да, признаться, я сам оказался под впечатлением. Юноши, прошедшие всего через год упражнений под рукой Толстого, укрепляются весьма впечатляюще. Да еще и на кулачках становятся злыми и не только. Лев Николаевич удумал какую-то «дворянскую ногайку» — две палки вот такой длины, соединенные цепочкой. Страшная вещь. Такой и голову проломить можно, и руку сломать… а ведь он еще и кованые их делать начал. Сам изготовил себе первым из доброй стали…
Все присутствующие в зале молча переваривали эти слова… новости. Впрочем, Хомяков не стал затягивать эту паузу и продолжил.
— Лев Николаевич приглашает всех нас в эту чайную с тем, чтобы в Москве открыть такую же. Он считает, что такие простые меры многократно лучше наших философских поисков.
— Всех?
— Всех, кто пожелает поучаствовать в деле. Требование только одно — не обманывать друг друга и не обворовывать. Если товарищество, то из товарищей, а не шакалов. Да и вообще, я думаю, что всем вам будет полезно с ним познакомиться. Он опасен. Очень опасен. Но он наш шанс. Например, он сейчас ищет желающих для создания межславянского языка и пока собрали лишь крошечную группу энтузиастов из Казанского университета. И поддерживает их материально. Каково⁈ Он действует! И это завораживает!
— И пугает.
— Есть такое дело, — улыбнулся Хомяков. — Как сам пошутил Лев Николаевич, носорог подслеповат, но при его массе тела это не его трудности. А время — важнейший из ресурсов, ибо не возобновим.
— А Герцен? — спросил Аксаков, меняя тему, которая стала излишне раздражающей для него.
— А что Герцен?
— Вы начали рассказывать связанную с ним душещипательную историю и оборвались. Так что он? Неужели просто хотел поделиться?
— Александр Иванович сейчас стоит на распутье: или бежать из России, или сменить вектор деятельности. Потому как этот путь рано или поздно приведет его в могилу. Он очень опасается вступать в открытый конфликт с Толстым, а он, судя по всему, неизбежен. Те, кто стоят за его меценатом, сохраняющим инкогнито, по его мнению, тесно связаны с Лондоном. Во всяком случае, он замечал именно островной акцент в его речи. А они, как вы понимаете, не успокоятся и не отступят.
— Никогда бы не подумал, что он такой трус.
— За вами просто не гнались гончие Анубиса, на лопатке не стояло клейма Хозяйки пепла, а вы сами медленно не превращались в живой труп. — произнес один и присутствующих, молчавший до того.
— Что⁈ — с недоумением переспросили остальные.
— Я был знаком с Виссарионом Прокофьевичем. И незадолго до смерти он просил у меня денег. Под обет молчания, который с его смертью утратил смысл, он рассказал о тех горестях, какие его постигли. Равно как и о том, что Лев Николаевич — настоящее чудовище и могучий колдун.
— Он умом тронулся! Какой колдун⁈ Он же юнец!
— Быть может, Виссарион Прокофьевич и помутился умом, но я помню его глаза… его лицо. Никогда в жизни не видел людей, более убежденных в своих словах. А как он пугался малейшего лая… На эшафот идут с меньшим страхом.
— Колдун… — медленно произнес кто-то. — А может, это и объясняет его везение и успехи? Поймал с дюжину чертей, которые ему прислуживают, и в ус не дует.
— Господа, прошу внимание. — произнес Хомяков. — Ну какой из Льва Николаевича колдун? Просто хороший человек, который иногда расстраивается. И для души служит алтарником при архиепископе.
И демонстративно так оглянулся прислушиваясь. А потом жестами, показал присутствующим, чтобы они глупостей не болтали…
— Наш Алексей Степанович явно переутомился, — резюмировал Аксаков после того, как встреча закончилась.
— Не будем делать поспешных выводов, друг мой. Вот съездим в Казань, познакомимся с этим колдуном. Посмотрим на его чайную, тогда и решим.
— А Герцен?
— С ним непременно нужно поговорить. Демагог он талантливый. Нужно понять — как далеко он готов зайти в этом примирении. Так-то его амбиции невероятны. Выше Ивановской колокольни. Поэтому я пока его не понимаю.
— Как по мне, так пусть остается там, где сидит. Просто аккуратно уклоняется от вредных для нашего дела статей. А мы уж ему поможем.
— Отчего же?
— Не доверяю я ему.
— А если он сбежит из России.
— И черт с ним тогда. — пожал плечами Аксаков.
— Он-то с ним, но ведь из-за границы станет пакостить. У него много поклонников, которые считают его великим и заглядывают ему в рот. Вы думаете, что он не станет писать всякого рода пасквилей, порочащих и клевещущих на Россию?
— А как же гончие Анубиса?
— Там они, как мне кажется, ему станут не так страшны…
Часть 3
Глава 9
1844, сентябрь, 29. Казань
— Доброго