— Из состоятельных — единицы, — вместо Дубельта ответил Шипов.
— В основном только те дворяне, что в долгах и нужде, — добавил глава Третьего отделения.
— Вот! Это и привело к 1825 году. Дворяне стали впитывать, как сухая ветошь, всякую сжиженную дрянь, что оказалась поблизости. Одно хорошо — единства промеж них не имелось, а всасывали отраву они все разную. Иначе вся эта история могла закончиться куда-то печальнее. Вон — Франция в 1740 году мировой гегемон. Самая великая культура, экономика, армия и флот. А сейчас? Жалкая тень самой себя. Еще парочка революций и они вообще до мышей дорастут. Так и у нас бы случилось, не останови этих безумцев Николай Павлович. Кризис идей. Дворяне потеряли жизненные ориентиры и цель в жизни. Вот в этих условиях и Гегель за философа вполне им зашел. Ну а что? Думать не надо, делать ничего не надо, служить не надо… просто ищи в себе проявление абсолютного духа и занимайся саморазрушением.
— Не любите вы его.
— А за что его любить-то? Вы с его идеями знакомы? Например, с фатализмом, который совершенно ужасен.
— Чем же?
— Хочешь сей, а хочешь куй, все равно получишь… хм… ну вы поняли Леонтий Васильевич.
И Шипов, и Дубельт несколько секунд молча глядели на молодого графа, а потом расхохотались. Простой и незамысловатый юморок очень заходил в их сознание. Потому как они не только вышли из армейской среды, но и повоевали, а это оставляет определенные последствия.
Лев же продолжил:
— Фатализм обесценивает любую инициативу и старательность, любое действие, любую службу, любое устремление. Чтобы ты не делал, это не ты, это проявление абсолютного духа или, пусть, проведение господне. Человека нет. И воли его нет. Ничего нет. Зачем исполнять приказ императора? Зачем драться за интересы Отечества? Зачем рожать и воспитывать детей? Это все пустое. Человек при торжестве фатализма получается обычным собачьим экскрементом, который плывет в мутных водах сточной канавы.
— Занятно. Хотя, признаться, в такой плоскости я не думал об этой философии. Ладно. Допустим. И что вы предлагаете?
— Поискать, что есть в Европе из философии полезного. Причесать. Разгладить. И утвердить, как государственную идеологию, начав продвигать на всех уровнях. Заодно утвердив вектор развития. Куда мы идем, зачем и как. Что мы хотим. Чтобы молодежь хоть как-то ориентировалась.
— И почему вы считаете, что это сработает? У нас же есть формула «Самодержавие. Православие. Народность» и, как вы верно заметили, она игнорируется дворянством нашим… и даже высмеивается.
— По нескольким причинам. Прежде всего «Самодержавие. Православие. Народность» это не идеология, а благие пожелания. Лозунг. Вроде «Свобода. Равенство. Братства». За этими словами ничего нет. Идеология же — это система взглядов, позволяющая ориентироваться в жизни.
— Отчего же? Православие вполне себе взвешенная идеология.
— С православием есть одна тонкость. Вы уверены, что у нас не появится блаженных идиотов, что станут бегать с идеями Нагорной проповеди о «непротивления злу насилием», разлагая армию и тылы? Например, в канун какой-нибудь войны, через что подготавливая победу врагов.
— Хм… — запыхтел Леонтий Васильевич, хмуро уставившись на Льва.
— Я ни в коем случае не говорю о том, что нам нужно отказываться от православия или как-то его умолять. Нет. В здравой, умеренной форме оно очень полезно. Просто нужна аккуратность и так подставляться попросту неосторожно. Враг, лишенный совести, обязательно сюда ударит. А мы, как правило, имеем дело с Европой, в которой с совестью традиционно страшный дефицит.
— Хорошо Лев Николаевич, что вы говорите эти вещи вот так — приватно. — предельно серьезно произнес Дубельт. — Очень хорошо. Да-с. Но это была первая причина. А другие? Почему эта формула не подходит?
— Потому что она наша. А большая часть дворянства у нас чужедомные до мозга костей и заглядывает Западу в рот, даже если он подставляет им задницу. С этим нужно бороться. Например, через вот такие чайные и не только и. Но сколько десятилетий нам потребуется, чтобы переломить этому колониальному мышлению и научиться любить себя, свою страну и своих соотечественников? Ведь эти все балбесы мыслят точно так же, как какие-то туземные вожди. Чем враги и пользуются. Чем и нам надлежит воспользоваться, чтобы обратить их слабость нам на пользу.
— Вы же не учились в коллегиях иезуитов. Откуда такие идеи?
— При чем тут иезуиты? Никак нет. Мои мысли не с ними связаны. Я в частном порядке изучал тактику и стратегию. Разбирал отдельные битвы прошлого и пытался понять, как они были выиграны. Особенно такие, где успех был едва ли ожидаем. Посему озвученные мною мысли исключительно от военной смекалки.
— Кстати, а почему вы еще не на службе?
— Юн, Леонтий Васильевич. Очень юн. Едва ли меня куда-то примут.
— Я поговорю с Николаем Павловичем об этом.
— Буду премного благодарен. Только если возможно поближе к Казани. Чтобы я мог приглядывать за предприятиями.
— Хорошо. — кивнул Дубельт.
— Быть может, вы сами уже придумали, какую идеологию взять за основу? — спросил Шипов.
— По косвенным разведывательным признакам в ближайшие десятилетия, возможно, годы нас ждет большая научно-техническая революция, которая перевернет мир с ног на голову. Если, конечно, можно так выражаться. Паровые машины на железных дорогах. Паровые машины на кораблях. Паровые машины на заводах и фабриках. Работы Остроградского по пулям вам, я полагаю, известны. Вот. А в бывших Североамериканских колониях Великобритании… как их там?
— Северо-Американские Соединенные штаты.
— Да, точно! Соединительные государства[1]! Как я мог забыть⁈ Так вот. Там уже есть достаточно массовые нарезные многозарядные пистолеты, карабины и прочее[2]. Их изготовили тысячи. И будьте уверены — в ближайшие годы все передовые армии начнут переходить на нарезное оружие, сначала стрелковое, а потом и артиллерию. Что изменит весь расклад сил, по сути, обесценив все, что есть сейчас. Например, нарезные пушки с гранатами с ударным взрывателем превратят в пыль все нынешние флоты. Это будет великое обнуление… и великий шанс для всякого, кто не станет медлить и окажется достаточно расторопным.
— Шанс для чего?
— Чтобы улучшить свое место под солнцем. За счет тех, кто станут