– Что тут стряслось? – спрашивает он.
– У меня платье испорчено! – восклицаю я.
– Это был несчастный случай, – лепечет девушка. – По моей вине.
– Нелл вообще-то очень аккуратная, но случайности случаются, Салли, – говорит Герцог.
– Все началось с того, что тетя Мэтти сказала, что тебе не следовало возвращать меня…
– Кому какое дело, что она там думает? Здесь решения принимаю я. Сцепившись рогами с моей сестрой, ты подаришь ей ту драку, которой ей так хочется.
– Но это мое единственное приличное платье, а я выгляжу так, будто забивала в нем кабанов!
– Я выведу пятна вручную, – обещает девушка, которую Герцог назвал Нелл. – Но придется замочить его, а прямо сейчас мне надо убрать беспорядок в столовой.
– Да не переживай ты о платье, – бросает Герцог. – Салли, ты идешь со мной.
Не переживай о платье! Это говорит человек, у которого на каждый день недели есть свой костюм. Таких, как Мэтти, считающих, что мне здесь не место, много, и здоровенное красное пятно на моем платье – словно отметина, которая служит доказательством их правоты. Я скрещиваю на груди руки, надеясь прикрыть пятно, и выхожу по пятам за Герцогом на заднюю веранду, потом спускаюсь по лестнице в толпу мужчин, которые стоят в саду. Солнце садится, и дымное пламя от керосиновых факелов освещает лица и мерцает на бутылках с виски, выстроившихся на столе. Мужчины делятся новостями об урожаях и погоде: этот возвратный заморозок мог убить садовую землянику, пора боронить под кукурузу, Фред Малленс хочет десять долларов в качестве гонорара за случку со своим новым жеребцом-першероном… Герцог похлопывает кое-кого из них по спинам, когда мы проходим мимо, и они кивают, благодарные за то, что их отметили. Потом мы садимся на низкую каменную стену, обрамляющую сад.
Сумеречный воздух прохладен. Герцог снимает с себя черный пиджак и набрасывает мне на плечи – шелковая подкладка еще хранит тепло его тела – потом похлопывает по верхушке стены.
– Помнишь то лето, когда мы ее построили?
– Конечно, помню.
Как бы я могла забыть? Это одно из моих самых драгоценных воспоминаний, то лето, когда мне было четыре года, и Джейн была в тягости, и мы с Герцогом проводили вместе каждое воскресенье, подгоняя друг к другу эти камни, точно фрагменты головоломки.
– Ты усердно трудилась, Молокососка. Даже в самые жаркие дни. Руки у тебя откуда надо растут. Да и голова на плечах достойная. – Он взъерошивает мои волосы, как делал, когда я была ребенком. – Я знаю, тебе трудненько приходилось в эти последние годы, но так было надо. Понимаешь?
– Понимаю.
И часть меня действительно понимает – та часть, которая в восторге от этого разговора, от того, что Герцог заботится обо мне, следит, чтобы мне было тепло, вспоминая наши с ним времена. А другая часть не поймет никогда.
– Девять лет, – продолжает Герцог. – Долгий срок. Предполагалось, что это будет месяц, может, два. Но, должен сказать тебе, когда ты уехала, с Джейн стало намного проще жить, – он вздыхает и изучает свои ногти. – Может быть, мне следовало бы вместо тебя отослать Эдди. В военную школу. Закалить мальчишку. Но Джейн говорила, что это его убьет. Вероятно, так бы и случилось. Поэтому закаляться пришлось тебе. Но теперь ты вернулась.
– Навсегда? – выпаливаю я. Не смогла удержаться.
– Навсегда. Чтобы присматривать за Эдди, – он кивает, довольный собственным решением. – Теперь, когда Джейн ушла, ему нужен кто-то, кто о нем позаботится. Готова к этому?
– Готова! В Хэтфилде я помогала учительнице, мисс Кейн, с младшими учениками.
– Я знаю. Мисс Кейн присылала мне отчеты о тебе. – Он потирает ладони друг о друга. – Этот мальчик – все для меня. Я не хочу больше никаких случайностей. Ты поняла?
Я киваю, изо всех сил делая вид, что не заметила намека.
– Однажды он станет губернатором, – говорит Герцог. – Может, сенатором.
Снова киваю.
И как раз в этот момент в больших окнах в зале вспыхивает свет, яркий и ослепительный. Я ахаю. Электропроводка! Когда я уезжала из Большого Дома, он освещался только свечами и газом. Я смотрю, как Нелл ходит из комнаты в комнату, и в каждой подмигивают огни, все окна волшебно светятся во мраке.
– Добро пожаловать в современную эпоху, – говорит Герцог. Вытягивает руки над головой и хрустит пальцами – звук, который я всегда любила. – Устал я сидеть в одной позе, но надо вернуться в дом. Еще предстоит пожать немало рук до конца вечера. Давай-ка это сюда… – он стягивает пиджак с моих плеч, и вечерний холод внезапен и ошеломляющ, и Герцог смотрит на мое платье, словно видит его впервые. – Черт побери, девочка, ты и впрямь выглядишь так, будто забивала кабанов!
– Мне не во что переодеться.
– Вот что я тебе скажу, – он просовывает руки в рукава, – в комнате Джейн полно платьев. Надень какое-нибудь из них. Там есть черное платье, которое она купила пару месяцев назад, чтобы ходить на похороны. Ни разу не надела. Не знала, что следующие похороны, на которых она будет присутствовать, окажутся ее собственными, – Герцог издает безрадостный смешок, потом утирает глаза. – Я знаю, у вас были свои разногласия, но, наверное, мне будет не хватать этой женщины. Мальчику – так уж точно.
Герцог последний раз глубоко втягивает в легкие ночной воздух, чтобы взять себя в руки, потом направляется к дому.
Значит, я вернулась. Навсегда. Если у меня получится. И я найду какой-то способ отсюда помогать тетушке Фэй.
Запах Джейн – то есть ее духи с ароматом сирени – шибает мне в ноздри, когда я открываю дверь ее будуара. Не могу нюхать сирень, и чтобы при этом не вспомнилась Джейн. Внутри этой комнаты – вешалки с платьями, ряды туфель, шляпные коробки, ящики, полные корсетов и подобных вещичек. Все это – вещи Джейн. Эти обои с трафаретным рисунком принадлежали Джейн, так же как подушечка для шляпных булавок, и крохотная вешалка для колец, и светлые волосы, запутавшиеся в щетине щетки из чистого серебра. Вид волос Джейн заставляет меня почувствовать себя непрошеной гостьей. Мне не следовало бы быть здесь – поэтому я спешу.
Так много платьев – тонких шелков, мягких кашемиров, деликатных кружев… И вот оно, черное. Я сдираю с себя