Но Джордж и Кейси вынуждают их признать, что да, ладно, конечно, они имеют кое-какую невеликую денежку теперь, когда нельзя стало легально купить выпивку, ну да, может быть, не такую уж невеликую, – и один за другим они образумливаются, и мы продолжаем вычеркивать имена из списка. А потом добираемся до братьев Бондов.
Эти парни Бонды – те еще задиры, позанозистее кукурузных кочерыжек, больше горцы, чем сами Кинкейды, известны тем, что держатся только своих, женятся на кузинах и гонят особенно вырвиглазный виски. Зимой 1905 года инфлюэнца скосила их ма и па – ма умерла всего через пару часов после па. Никто из кровных родственников не смог взять к себе всех шестерых мальчишек, и когда какой-то дядька приехал за пятилетним Малышом Джимми, пятнадцатилетний Билли, оставшийся за старшего, наставил на него ружье и сказал, что застрелит всякого, кто попытается разлучить их семью. Все шестеро братьев Бондов остались жить в семейном доме, присматривая друг за другом. Они и сейчас там живут, и у некоторых уже народились собственные дети.
Дом их приютился в сосновом лесу на конце круто поднимающейся в гору дороги через Ортни-Холлоу, узкой долине, ведущей в адское пекло и теряющейся в горах. Это неряшливая развалюха, вся в навесах из толя, которые братья пристраивают всякий раз, когда кто-то из них женится. Мы с близнецами подъезжаем к ней и видим вишневый родстер Малыша Джимми, припаркованный на переднем дворе рядом с одним из тех самопальных грузовиков, которые Бонды собрали из деталей других автомобилей. Двор напоминает свалку из заржавленных инструментов, старых покрышек, гниющих бочек, частей моторов, обрезков труб, запасных досок, куч щепы и гравия, колотых поленьев и колод для рубки дров. Но во всем этом есть некий порядок. Бонды прошли через трудные времена, когда им приходилось полагаться исключительно на себя и на то, что было у них под рукой, и они исходят из убеждения, что нельзя выбрасывать ничего и никогда, потому что все это или какая-то часть этого может однажды пригодиться.
Все братья обнаруживаются во дворе. Малыш Джимми на ступенях крыльца в желтых кожаных сапогах чистит барабан своего револьвера шомполом. Йохан и Ал рядом с ним, колют грецкие орехи обухом топора. Рик стоит рядом с кучей дров, держа в руках колун, рубаху он сбросил, несмотря на октябрьскую прохладу, и подтяжки свисают с его пояса по бокам. Джесс – перед ним, устанавливает на колоду кругляши, которые Рик раскалывает. За ними в тени веранды на длинной скамье с несколькими женщинами и детьми сидит Билли.
Все Бонды – долговязые парни с крепкими плечами, бедовыми темными глазами и характерными бондовскими острыми скулами, и они дружно пялятся на нас, пока мы выходим из машины. У нас, Кинкейдов, есть своя история с Бондами, так что я подбираюсь, готовясь к небольшому мордобою.
– Доброго денечка, – здороваюсь я.
Билли спускается с веранды до середины лестницы, засунув большие пальцы в карманы брюк.
– Давненько не видались.
– Я здесь по делу.
– Еще бы!
– Билли, Бонды и Кинкейды давно знают друг друга…
– И всегда держались друг от друга на расстоянии.
– И то верно.
– И вы всегда считали себя лучше нас.
– Билли, ты знаешь, что это не так.
– Что я знаю, так это то, что все вы, Кинкейды, обращались с нами, Бондами, как с грязью. Вы вечно шли и брали, что хотели. Твой дед надул моего деда, оттяпав у него те восемьдесят акров хорошей долинной земли.
– Мой дед купил эту землю честно и по совести, – возражаю я. – Просто взял ее по хорошей цене.
И это правда, ей-богу. По крайней мере, так всегда рассказывал эту историю Герцог. Полковник поднялся в чинах во время войны между штатами, дорос до командующего полком виргинской кавалерии и, когда война окончилась, вернулся домой, привезя пару седельных мешков, набитых федеральными банкнотами[14]. Никогда не рассказывал, где их взял. Кое-кто говорил, что Полковник обчистил фургон с жалованьем для войск Союза, другие же утверждали, что грабанул какой-то банк в Пенсильвании. Но округ Клэйборн, в который он вернулся, пострадал сильно, сыновья и мужья были похоронены на дальних полях сражений, скот вырезан, поля выжжены, амбары разобраны на дрова. Рабовладельцы, начавшие войну, плакали в ветхие платочки, заламывая руки, потому что всех их рабов след простыл и земля, которая приносила по сто пятьдесят долларов за акр до войны, теперь шла по два. На эти федеральные банкноты Полковник начал покупать. И Бонды были из тех, кто продал. Покупай, когда людям нужны деньги, приговаривал Герцог каждый раз, рассказывая эту историю, продавай, когда у них деньги есть.
– Грабеж! – восклицает Билли. – Грабеж без ружья на большой дороге.
– Твоему деду срочно нужны были деньги. И он их получил. Но я проделала весь путь сюда не для того, чтобы ворошить былые обиды.
– Знаю я, для чего ты явилась. Уже все про это слышал. Ты раскатываешь по округе, говоря людям, что они должны платить какой-то выдуманный самогонный налог.
– Это новое правило шерифа.
– Правило? Так вы это называете? Я называю это грабежом. Очередным грабежом. – Билли спускается во двор, надвигается на меня, останавливается так близко, что мы едва не соприкасаемся. Я чую запах его пота, его прокуренное дыхание, но не отступаю. – Мы тут вкалываем как проклятые, мисс Кинкейд, едва концы с концами сводим, и вот теперь, когда мы наконец начинаем зарабатывать себе малую денежку, ты и эти два шута гороховых являетесь сюда и приказываете нам отдать ее, потому что у шерифа появилось новое правило?!
Билли не дурак. Я знаю, что он прав, – и он это понимает. Но я продолжаю и произношу речь, которую собрала по крупицам из того, что говорили Мэтти и шериф Эрл.
– Изготовление и продажа виски – это бизнес, Билли, такой же, как стрижка волос и перековка лошадей. Парикмахер платит налоги, как платит их кузнец, и люди, которые производят спиртное, тоже должны платить налоги. Ради защиты. И чтобы мостить дороги, по которым ты и твои братья возите свой виски.
– Защита? Вот что шериф велел тебе говорить? Герцогу было бы стыдно за тебя, Салли Кинкейд, за то, что ты идешь против собственного народа, став подставным лицом вместо шерифа, у которого не хватает