– Сесил! Ты заботишься обо всех нас, но все это и на тебе тяжело сказалось.
Отвечая, он смотрит куда-то в пустоту.
– Знаешь, я все время думаю о том, что должен ему рассказать о вещах, которые он должен сделать… мы должны сделать.
– Кто теперь будет всем этим управлять?
– Шериф Эрл – зять Герцога. Пока Эдди не достигнет совершеннолетия, на самом деле больше некому. Мэтти будет ему подспорьем.
– Если Герцог был так скрупулезен в подобных вещах, почему он не назначил опекуна для Эдди?
– По правде говоря, даже переписывая завещание, он не думал, что умрет. Во всяком случае, так скоро. И ты знаешь Герцога – он любил стравливать людей друг с другом; баланс власти, так он это называл. Мэтти и шериф Эрл уже приготовились заправлять бизнесом, а он не хотел, чтобы у его сестры возникли какие-то там идеи или чтобы она начала воплощать те идеи, которые у нее были всегда. Но и Кэт он тоже не хотел внушать никаких таких идей.
Мы выходим к остальным на переднюю веранду. Я с удивлением вижу там Сеймура Джонсона. Он притрагивается пальцами к полям шляпы, когда мимо него проходит Мэри. Мы с Эдди смотрим, как наша сестра идет к своему закрытому «Студебекеру». У нее грузная фигура, и двигается она неторопливо. Когда Мэри оборачивается, я машу ей рукой, и она кивает нам все с тем же каменным и настороженным лицом.
– Видно, не терпится ей уехать, – говорит мне Эдди.
– Я надеялась, что она останется ночевать, – отвечаю я. – Может быть, это дало бы нам троим шанс получше узнать друг друга после всех этих лет.
Кэт кладет ладонь на руку Эдди.
– Мне надо подышать воздухом, золотко. Не хочешь пройтись?
– Вы не против, если я к вам присоединюсь? – спрашивает Сеймур, и они втроем начинают спускаться по ступеням. Я машинально тянусь за ними – мне бы и самой не помешал глоток воздуха, – но вовремя останавливаюсь. Меня не приглашали.
– Твой братец кружит над этой женщиной, точно стервятник, – говорит Мэтти шерифу Эрлу тем громким шепотом, который использует, когда хочет, чтобы другие ее услышали. Но то, что она сказала, – правда.
На похоронах Сеймур Джонсон был неприкрыто галантен с Кэт. Он помог ей выйти из «Паккарда» и сесть в кресло, а когда она разразилась рыданиями у могилы, именно Сеймур подал ей носовой платок.
– И Эдди она не выпустит, верно? – спрашивает шериф Эрл.
– Может быть, эта женщина и будет гостить в Большом Доме – пока, – говорит Мэтти Сесилу, – но ничто в нем ей не принадлежит. Поэтому я забираю семейные драгоценности. На хранение. Не хочу, чтобы кое-кто начал их распродавать.
– Может, оно и к лучшему, – кивает Сесил.
– Кэт Говард – не член семьи, – говорит мне Мэтти. – Кто-то должен позаботиться о наших сокровищах.
Я смотрю, как Мэтти уходит в дом. Наши сокровища? Ничего себе! В глазах Мэтти я всегда была чужачкой, нарушительницей спокойствия, Пауэлл, а не Кинкейд, которая должна была оставаться в Хэтфилде. Но теперь она думает, что грядут какие-то склоки, поэтому вот и я – родственница, мы в этом деле вместе. Мэтти – такой же манипулятор, каким был Герцог.
Она возвращается с ларцом из розового дерева и вынимает из него брошь, размером и цветом похожую на сливу.
– Полковник подарил ее моей матери, когда вернулся с войны. Каждый предмет в этом ларце был подарен мужчиной из Кинкейдов женщине из Кинкейдов в знак либо благодарности, либо раскаяния. У каждой вещи есть своя история, и я знаю их все.
Неважно, какие тут камни, рубины, гранаты или просто стекляшки – я не из тех, кто способен заметить разницу, – но эта брошь, возможно, значит для Мэтти так же много, как мамино ожерелье из лунного камня значит для меня. Мэтти должна им владеть. Но я, конечно же, рада, что взяла ожерелье, когда представился шанс. А то могла бы никогда больше его не увидеть.
Мэтти ставит шкатулку на заднее сиденье своего «Бьюика».
– Ты не была знакома с матерью Мэтти, Эдит, – говорит мне Сесил. – Эдит – вот кто был настоящим мозгом, стоявшим за Полковником. Мэтти многое взяла от матери. Держи с ней ухо востро.
Глава 13
Не могу спать.
Лежу в кровати и бесконечно думаю о словах Эдди – что он хочет остаться в Большом Доме с Кэт и со мной. Теперь мы с ним лишились обоих родителей, но, должно быть, по Эдди это ударило сильнее, ему ведь всего тринадцать, и он все еще оплакивает маму, а тут еще и отец погибает. Я в известной мере представляю, что́ он сейчас переживает, но пока не нашла способа дать ему знать об этом так, чтобы это что-то значило.
Ночной ветерок вздувает занавески. Свежий воздух. Надо пройтись. Совершить прогулку, на которую не пошла с Эдди и Кэт.
На улице луна – тонкая щепка, белая корочка, небо черно как уголь, а звезды такие яркие! Теперь, когда в Большой Дом проведено электричество, свет включается одним движением руки – я не так часто обращаю внимание на луну и звезды, как раньше в Хэтфилде.
Низкая каменная стена тверда и холодна под моими ягодицами, когда я сажусь и устремляю взгляд вверх, на мириады ярких звезд. Когда мы с Эдди разговаривали о том солнечном затмении, речь зашла и о том, что звезды висят в небе весь день напролет, просто их не видно из-за того, что солнце такое яркое. Нужна ночная тьма или затмение, когда луна ненадолго перекрывает солнце, чтобы увидеть звезды, горящие своим собственным светом. Так что большинство вещей в темноте не видны, зато другие вещи – например, звезды – только и можно увидеть что в темноте. Вот это я и делаю с тех пор, как умер Герцог, – сижу в темноте в ожидании того, что проявится что-нибудь обладающее собственным светом.
* * *
Следующим утром за завтраком тихо и тоскливо: и еды мало, и разговоров нет, и еще до того, как пустеют тарелки, Эдди с Кэт уходят в залу. Там они проводят бо́льшую часть времени в последние дни, сидя с задернутыми красными бархатными шторами. Я надеюсь услышать звуки пианино, но стоит тишина.
Когда умерла Джейн, Эдди глубоко горевал – но все равно играл эти красивые, застревающие в памяти мелодии. Теперь глаза его сухи, он отстранен и резок. Иногда он читает