Мы вместе отпустили тормоз.
И тронулись с места, катясь вниз по аллее, поначалу медленно, подскакивая на гравии, потом стали набирать скорость, быстрее, быстрее, и пронеслись прямо мимо лошадей, и я подалась вперед, глядя вниз с холма, и высокие тополя надвигались прямо на нас, и руки Герцога обнимали мои плечи, пока мы оба правили тележкой, и его щека, прижатая к моей, его борода, щекочущая мою шею, его голос в моем ухе…
– Спокойно, девочка. Во-от так… Спокойно.
Мы прогрохотали по извилине у самого большого тополя, вписываясь в поворот, потом выровняли рулевую рукоять и доехали до ровной части аллеи у Большого Дома. Джейн стояла во дворе, усадив Эдди себе на бедро и наблюдая за нами, и мы помахали ей, но очень торопливо: нам нужны были руки, чтобы править, потому что под Большим Домом аллея снова ныряет вниз под уклон, опять под деревья, так что мы набирали скорость, под нами хрустел гравий, ветер бил мне в лицо, свистел в волосах, и мои косички приплясывали. Мы добрались до маленького каменного мостика у подножия холма, что перекинут через Кривой ручей. Прямо рядом с ним растет старая плакучая ива, и мы налетели на большой ухаб в том месте, где под грунтом аллеи змеится здоровенный корень. От этого наши колеса дернулись, и нас подбросило, но мы выровнялись, и не успела я опомниться, как мы уже пронеслись через мостик к каменным колоннам у самого начала аллеи, и тут Герцог прогремел мне в ухо:
– Сейчас!
Мы дернули за тормоз – сильно – и встали как вкопанные, прямо у дороги, названной в честь того самого Кривого ручья.
Мое лицо как будто кололо иголками, и руки тоже, и сердце сильно и глухо колотилось в груди. Никогда, ни разу за всю мою жизнь я ничего подобного не чувствовала. Мы были быстрые, такие быстрые, Герцог и я! Мы летели!
Ни с того ни с сего я вдруг расхохоталась. Смех просто выливался из меня, как выкипающая похлебка, и Герцог тоже начал посмеиваться. Потом я выпрыгнула из тележки и тут же сплясала радостную джигу, лягаясь ногами, и вскидывая вверх руки, и мотая головой, и от этого он рассмеялся еще пуще.
– Ты нашла свое призвание, Молокососка, – сказал он. – Держись его – и будешь самой быстрой девочкой в мире.
И вот я всё думаю о том, что сказал Герцог.
Когда вырасту, я не смогу стать сенатором или губернатором, или исследовать Северный полюс, или перенять семейный бизнес, который Герцог хочет передать Эдди. Джейн всегда говорит, что леди такими вещами не занимаются. Но стать самой быстрой девочкой в мире – ну это я точно могу. Так сам Герцог говорит. Он любит читать газетные статьи об автомобильных гонках – о машинах, которые мчатся даже быстрее, чем две мили в минуту. Его очень впечатляют подобные люди – самые быстрые, самые сильные, в чем-то первые – значит, вот такой я и буду.
Уроки в школе уже закончились, и впереди у меня все лето, так что каждый день, когда не удается напроситься с Герцогом в Универмаг, я тренируюсь. Герцог подарил мне одни свои старые карманные часы, и в них есть секундная стрелка, чтобы я могла засекать время, за которое проезжаю Трассу. Так мы с Герцогом ее называем. Трассой. Мы дали названия разным частям Трассы. Там есть Стартовая Черта, Уклон, Изгиб, Прямая, Поворот, Впадина, Крутой Вираж, Змей – так мы называем маленький взгорок, где под аллеей проходит тот здоровенный ивовый корень, – Мостик и Финишная Черта.
Я выискиваю способы сделать каждый заезд короче предыдущего, пусть даже всего на секунду. Или на долю секунды. Применяю старт с разбега, как показал мне Герцог: разгоняю тележку, толкая ее, а потом запрыгиваю внутрь. Набрав ход, я ссутуливаю плечи и вжимаю подбородок в грудь, чтобы как можно меньшая часть меня обдувалась ветром – так меньше сопротивление, сказал мне Герцог, когда объяснял, как это делается. Я держусь внутренней стороны поворотов, как велел мне делать Герцог, набираю скорость для более ровных участков, и через пару дней до меня доходит, что тормозом нужно пользоваться только под конец, когда я достигаю каменных колонн – Финишной Черты.
Затем я затаскиваю тележку «Дерзание» обратно на вершину аллеи и повторяю все снова. И снова. Часами. В Большом Доме появляюсь разве что на обед и съедаю его в кухне со Старухой Идой. Мне думается, это одна из возможных причин, по которым Герцог купил мне тележку – чтобы я убралась из дома и не мозолила глаза Джейн. Она говорит, что я слишком буйная – вот прям так и говорит, – потому что, если меня запирают в четырех стенах, я съезжаю по перилам, исполняю стойку на руках в холле, нечаянно разбиваю стеклянные статуэтки, с которыми не полагается играть, потому что они не игрушки, затеваю подушечные бои с Эдди и катаю его на кухонном лифте.
Джейн говорит, что я плохо влияю на Эдди, но я думаю, что мы с ним отлично ладим. Он очень милый, а еще очень смышленый. Он уже знает все буквы и цифры и все время играет на пианино, Джейн даже заставлять его не нужно. Но Эдди вечно подхватывает то простуду, то отит, и Джейн каждый день дает ему по апельсину, чтобы у него не было рахита. А еще Джейн не позволяет ему подолгу бывать на улице, потому что солнце обжигает его кожу, а от цветов он чихает. Так что по большей части на улице только я и тележка «Дерзание». И меня все устраивает.
Сегодня я показала самый лучший результат за все время. Утром было ух как ветрено, тополя махали ветками, точно безумные, и я еле запрыгнула в «Дерзание», потому что старина-ветродуй так и норовил