Взглянув на противоположный берег, я увидел, как солдаты Первой дисциплинированно отступали, постепенно подходя всё ближе к броду. Вот только манёвр был весьма ожидаемым, а значит…
Оглядевшись, я увидел движение к югу — и точно! Сайнады уже переправляли на этот берег ещё стрелков, желая повторить свой ранее сработавший план. Суки!
— Эй, вы все! — перекрывая шум боя, рявкнул я, обратившись к подтягивающимся ближе толпам беженцев. Заметив, что мы успешно отразили налёт врага, они начали собираться вокруг. — Все, кто может стоять! Найдите оружие — и на юг! — указал я пальцем. — Стрелки сайнадов снова лезут сюда!..
Договорить я не успел, потому что воздух задрожал от дикого, животного рёва. Разгорячённые кровью, потерями, хаосом, предательством Дэйтуса, а также — успехом ранее совершённой атаки, сотни и тысячи беженцев ринулись в указанную сторону, не думая об оружии, стремясь лишь сойтись с клятыми сайнадами, чтобы за кровавую расправу этого дня отплатить местью ничуть не менее ужасной.
Всех нас одолело безумие. Никогда такого не видел, не слышал даже — о боги, во что же мы превратились?..
Волны беженцев прокатились по позициям солдат Первой и, не устрашившись отчаянного обстрела, которое уже начали организовывать первые переправившиеся ратники, ринулись на них. В воздухе зазвенели жуткие крики и вопли.
А рядом всё также маячил Илазий Монтнар.
— Где Логвуд? Я требую…
Моргнув, я уставился на него, а потом протянул руку и схватил шёлковый шарф, обвивавший шею аристократа, подтянув его ближе к себе. Тот взвизгнул и вцепился в мою руку ногтями.
— Монтнар, — прошипел я. — Комендант мог тебя отпустить. Одного. На переправу. Под защиту достославного милосердия Кердгара Дэйтуса. Сколько людей погибло сегодня? Сколько солдат, сколько беженцев умерло, чтобы спасти твою шкуру?
— О-отпусти меня, поганый верс!
Почти нежно улыбнувшись ему, я перехватил аристократа обеими руками за шею и начал сдавливать. Без магии, без оружия — своими руками. Я хотел удавить его, наблюдать, как жизнь покидает это тело.
Илазий выпучил глаза, сделавшись похожим на красную жабу.
— Изен! — звучал чей-то крик. — Изен!
Кто-то схватил меня за запястья, предплечья, поперёк всего тела, буквально отрывая от задыхающегося аристократа, который упал на землю.
— Лейтенант!
— Приложите к нему Слезу! Он же маг! Маг! Сейчас рванёт!..
— У меня есть план получше…
В следующий миг я ощутил удар по затылку, впадая в спасительную тьму.
Глава 2
«И посему были невинные попраны вместе с виновными, но не вследствие какого-то недомыслия, а исходя из жестокого, но мудрого знания о том, что невозможно их отделить друг от друга».
Берриан Сулнис, военачальник из далёкого прошлого.
* * *
Дворец Ороз-Хор, взгляд со стороны
Честь пробудить ото сна благословенную правительницу Империи Пяти Солнц досталась дряхлому Роддерку Хиторну, министру контроля магии, школ и гильдий. Однако Милена прогнала старика, вместо этого решив понежиться в кроватке со своей любовницей.
И теперь Ольтея лежала в её объятиях, притворяясь спящей, прижимаясь спиной к нежному теплу её груди, и исподтишка рассматривала пастельные пятна, разбегающиеся по украшенным фресками стенам — отсветы утреннего солнца. Ольтея не уставала удивляться тому, как её душа могла плыть и парить в объятиях Милены — соединённая с ней, но невесомая и безмятежная.
Ольтея знала, что императрица не считала себя хорошей правительницей, женой или даже человеком. Она вообще не считала себя хорошей в любом смысле — столь длинными и стылыми были тени её прошлого. Но страх потерять свою, претерпевшую столько страданий родственную душу — ибо как могла она не пострадать, после всего, что выпало на её долю? — терзал её, как ничто другое.
Ольтея безошибочно определяла все эти страхи и опасения, всякий раз смягчала их и всегда обращала себе на пользу. Она частенько жаловался на холод, одиночество или грусть, рассчитывая вызвать у Милены чувство вины и желание всячески потворствовать ей.
Императрица была слишком слаба, чтобы справляться со своей частью их отношений, слишком отвлечена другими заботами. Они обе знали это.
Милена могла лишь жадно и страстно отдаваться ей каждую ночь, компенсируя этим все дневные промахи.
После мятежа Киана Силакви, Ольтея настолько часто играла роль брошенной и забытой, обиженной и сломленной, что теперь ей иногда приходилось прилагать усилия, чтобы не делать этого. Уже не раз она ловила себя на том, что, желая на самом деле уйти и заняться своими делами, она всё равно продолжала играть на чувстве вины Милены, рассчитывая, что обязанности в любом случае вынудят императрицу покинуть её. Но иногда страх за вновь обретённое счастье вспыхивал в Милене столь сильно, что отодвигал все прочие тревоги.
— Гори они все огнём, — однажды сказала она ей, как-то особенно свирепо сверкнув очами. Сегодня случилось как раз такое утро.
Ольтее нужно было вновь следить за «забытым», не потому что она по-прежнему верила, что убийца задумал что-то непосредственно против неё самой, но просто потому что ей необходимо было видеть то, чего она не понимала.
«Что случится, то случится», — полагала Ольтея.
Раньше она легко добивалась от Милены желаемого: лишь немного довести её и своевременно вынудить сделать своей любовнице больно — словами или действиями. После этого, стоило лишь грозе миновать, раскаивающаяся императрица готова была дать Ольтее всё, что той было нужно.
Полагая, что истинной высокородной женщине полагалось быть капризной и обидчивой, Ольтея идеально играла свою роль, никогда не упуская желаемого случая. Таков был главный урок, полученный ею ещё в раннем детстве: самые испорченные дети часто и самые любимые. Тоже самое работало и в отношениях. Стоило только вспомнить десятки и сотни случаев, когда жёны раз за разом прощали ни во что не ставящих их мужей! В обратную сторону, при должном умении, система действовала схожим образом. Теперь и Ольтея во всю эксплуатировала её.
Вот только после того как Сарг Кюннет заявился к ней со своими угрозами, налёт учтивости отравлял все её слова. Теперь Ольтея не могла противоречить Милене как раньше, опасаясь, что чёртов ублюдок раскроет все её тайны. Ибо знания того, что возлюбленная всё это время манипулировала ею, создав столько невообразимых проблем, вне всяких сомнений сокрушило бы Милену.
Так что теперь Ольтее приходилось играть, мирясь с порывами императрицы и делая с ними лишь то, что ей удавалось. Она лежала, погрузившись в мягкое женское тепло и суетное обожание, дремала в безмятежности,