Я лично себе выдал визуальный образ: футболка с принтом мумии, подведённые глаза, рваные штаны и в волосах — алые пряди, как у Гюрзы. Ходячий «скрим-шут». Местные некроманты с подачи Айры помешались на эмовской и готовской моде, так что сойду за своего.
Айра закатывает глаза. Ну а куда деваться?
Идём вдоль лагеря лордов-некромантов, в обход главного въезда — к западной глушилке. Нас замечают трое некромантов-офицеров. Один машет рукой и выходит навстречу:
— О, какие шикарные зомби! Нестандартные. Это что, второй уровень умертвий? Кастомизированные, что ли? На продажу ведёшь?
— У нас армия частенько скупает мертвяков у населения, — поясняет второй. — Есть такая практика у народа. Сотворил — продал в мёртвый полк. Но ты и сам знаешь, видно, раз привёл нежить.
— Ага, — киваю я. — Уровень второй, а ещё основа достойная. Сами видите — Горгона, ликанка и… накачанный дед. — Слово «морхал» в этих краях всё равно не знают. Потому и цена соответствующая — пятнадцать золотых.
— Ну, может, все трое на пятнадцать золотых и тянут, — скептически протягивает первый, разглядывая Ледзора. — Хотя у меня во взводе такой бы здоровяк пригодился.
Он подходит ближе, заглядывает Ледзору в рот — прям как на рынке — и без стеснения лезет туда пальцами.
— Какие у него зубы? Мне нужны зубастые, чтобы вгрызались в глотку Филиновым. Ух ты… клыки как у хоругвеносца…
Второй, тем временем, обходит Змейку сзади. Усмехается и, ничуть не стесняясь, шлёпает её по заднице:
— А у этой зомбяшки-то, ммм, шикарный багажник. Я бы…
Он не успевает закончить.
Вжу-у-ух — и его голова слетает с плеч и катится в кусты. Я даже не успел различить, когда Змейка обернулась. Просто раз — и уже стоит ко мне спиной. Прокачал я хищницу знатно. Есть чем гордиться.
Второму гвардейцу повезло не меньше. Руки Ледзора просто переломали ему шею.
Третий офицер застыл с открытым ртом. Его взгляд мечется между мёртвыми телами, нами и иллюзиями, которые ещё держались. Правда, пси-клинок уже пронзил его голову, разрушив щиты, и он не в силах закричать, пока я сковыриваю его память. Ну а потом он просто падает замертво.
Тела мы убираем с видного места, подальше в кусты. По дороге в голову плавно входит ментальный сигнал. Спокойный, без лишнего давления — как всегда, когда передаёт Студень.
— Шеф, Семибоярщина начала движение. На юго-западной границе Невского графства пересекают рубежи и уже порываются к нашим деревням.
Я тяжело выдыхаю.
— Ну всё, бояре охренели совсем. Как хотите, но своих людей трогать я не дам.
Подзываю Ломтика, и щенок материализуется на пне рядом — тихо, будто всегда там сидел. Глазки блестят, пасть полуоткрыта, клыки ровные, словно наточенные, как у породистого хищника на параде.
Я смотрю на него, чуть усмехаясь:
— Ты ведь у нас любишь грызть? Пора.
— Тяф, — коротко отвечает Ломтик и исчезает, плавно растекаясь по тени, как капля чернил в воде.
Семибоярщина сделала свой выбор.
Теперь пусть пеняет на себя.
Глава 7
Поместье Годуновых, Москва
Поздней ночью боярин Годунов сидел в своей любимой машине — в гараже под старой московской усадьбой. Это была его «Волга» первого выпуска: раритет, коллекционный экземпляр, облитый свежим лаком и благоговейной любовью. После последнего ремонта она блестела, как с иголочки. Даже покрышки — с оттесненной сбоку на резине гербом рода Годуновых. Настоящая ручная работа. Ездить на такой резине, конечно, никто не собирался — она не для езды.
— Ласточка моя… — шепчет Федот Геннадьевич, поглаживая руль.
Потом обходит машину по кругу, останавливается, осматривает — прищёлкивает языком с одобрением.
— Всегда прихожу сюда, когда всё летит к чертям… — говорит он вполголоса. — Вот и сейчас. Опять этот Филинов… Связался я с авантюрой. Долбаная Семибоярщина… Не примкни — бояре бы грохнули. А примкнул — всё равно ничего хорошего не будет. Покой мне только снится…
Он ещё немного постоял, помолчал, вдыхая густой, маслянисто-химический запах свежей покраски.
Затем нехотя развернулся и медленно пошёл домой спать.
Боярин просыпается через пару часов. Что-то сразу не так — тело затекло, а подушка… какая-то подозрительно жёсткая. Он морщится, приподнимает голову — и в ту же секунду остатки сна сгорают без следа. Под его щекой — обугленная покрышка. Чёрная, деформированная, с едким запахом гари. На расплавленной резине зияет герб его рода.
— МОЯ ЛАСТОЧКА-А-А! — вырывается из груди вопль, срываясь в истеричный визг.
Он вскакивает, дёргается, как подстреленный зверь, потерявший опору в мире. Рядом, между спиц, небрежно воткнут клочок бумаги. На нём размашисто выведено: «Последнее предупреждение».
Пальцы Годунова дрожат, бумага едва не выскальзывает. Он поднимает взгляд — и замирает. На скошенном крае шины, прямо у герба, чётко отпечатались мелкие зубы. Будто кто-то вгрызался в символ его гордости откровенным наслаждением.
Федот Геннадьевич выбегает из дома, спотыкаясь, захлёбываясь воздухом, в одном носке и домашнем халате. Сердце колотится, как молот по латуни. Во дворе уже орёт один из гвардейцев:
— Не входите туда, милорд! Не входите! Там пожар, там…
Но он не слышит. Врывается в гараж, сквозь удушливую гарь и стену жара. И там — в центре бетонного ада — горит она. Его «Волга». Его сокровище. Пылает ярко, с хрустом металла и звоном лопающихся стёкол.
Годунов оседает на колени. Не в силе кричать. В глазах пепел и отчаяние. В животе — пустота, в которой раньше был смысл жизни. А в это же утро, в других частях столицы, у других бояр Семибоярщины — ровно такие же послания.
* * *
Идем по лагерю некромантов, держу курс к восточному сектору, где разместили глушилку.
Вокруг — дым костров, уставшие солдаты, прибывшие маршем с разных концов острова и тянущие свои ноги к теплу.
Совсем не вовремя, в сознании раздаётся голос Гришки.
К голосу казаха в свей голове я не привык и ощущение, как выстрел из подствольника — внезапно, гулко.
— Слушай, Даня, прикинь, Семибоярщина отступила. Войска ушли от границы твоего графства. Не знаю, что ты там с боярами сделал, но они сдулись как проколотый дирижабль. А небольшая группировка Паскевича, что полезла — мы их всей нашей группировкой жуза вместе с твоими гвардейцами почесали.
Я закатываю глаза, не сбавляя шаг:
— Гриша, ты серьёзно? Отдай уже кольцо Студню.