Вскоре шлагбаум пополз вверх, ученица вернулась в машину. Остановились напротив белевшего колоннами крыльца; Максим Петрович заглушил двигатель.
– Ты это… в машине посиди, хошь – книжку почитай или музыку включи свою, только негромко, а я пока…
– Что «пока»? А на хрена было вообще меня поднимать? – возмутилась ученица.
– Шоб не расслаблялась. Наше время – оно после заката, надо всегда начеку быть. А то разневолились зусим, знаткие.
– Чего-о-о?
– Того! Зачины учи, дитя ночи.
И вылез наружу. Через входную дверь Максим Петрович прошел легко – благо разрыв-трава росла прямо в клумбе у крыльца. Шмыгнул в тень неслышно, огляделся – второго охранника не было, вот и славно. Втянул носом воздух. Пахло здесь гадко, какой-то дрянью, одной – знакомой, другой – чужой, местной, раскормленной. А еще смердело смертью. Все три дорожки вели к неприметному подвалу под лестницей. Навесной замок висел на открытой дужке.
Максим Петрович вошел. Это оказалось самое обычное техническое помещение. В темноте, в переплетении труб и котлов, он не сразу увидел Демьяна. Тот лежал неподвижный – явно мертвый, а изо рта у него лезла какая-то каша из жеваной бумаги, темного ружейного масла, стреляных гильз и прочей трудноразличимой дряни. Максим Петрович сделал было шаг к бывшему учителю, как бросилось к нему что-то хвостатое, чешуйчатое, обвилось вокруг тела, сдавило кольцами, будто удав. Но киловяз не дрогнул – улыбнулся даже, как старому знакомому.
– Вереселень, дурань, совсем страх потерял?
Максим Петрович дернул плечами, сбрасывая злобного духа, будто какую-то ветошь, – тот, почуяв сильного соперника, отполз в угол, зашипел угрожающе:
– Удуш-ш-шу? – но как-то даже неуверенно, с вопросительной интонацией.
– Удушишь, абавязко́ва удушишь. Тольки паздней, – присутствия одного лишь тела бывшего наставника оказалось достаточно, чтобы в речи прорезалась позабытая трасянка. – А зараз – до дому! Ну-кась!
Максим Петрович прикусил последним настоящим зубом язык и плюнул кровавой слюной прямо в поганую рожу навия. Тот завизжал, забился, принялся метаться по подвалу, но с каждым движением оказывался все ближе к переломленной надвое клюке, покуда не растворился в ней целиком. Клюка задрожала, заплясала на полу, но удержала вредного духа. Киловяз поднял две половинки, приложил одну к другой.
– Добрая вещица. Изолентой починю – яшчэ послужишь.
Вереселень засквернословил так, что уши едва не вяли. Максим Петрович поспешил бросить остатки клюки с заточенным в ней паскудником. Еще один прятался где-то поблизости, но не показывался – чуял силу незваного гостя. Его Максим Петрович вытащил из переплетения труб в углу, как кутенка, тряхнул – тот только жалобно перебирал бесчисленными пальчиками.
– Ну и ты – вон отседа!
И затряс его в воздухе, точно тот был не больше пушинки. С каждым движением руки в уродце оставалось все меньше плоти – та опадала наземь жирным серым пеплом. Наконец, Максим Петрович стряхнул последние ошметки с ладони. Стряхнул все, оставшееся от грозной твари, что приспособилась питаться немощными стариками. Затем осторожно переступил через труп какого-то тучного мужика в белом халате. Тот явно был задушен: язык его вывалился наружу, на шее синела полоска от веревки. Киловяз приблизился к Демьяну, присел на корточки.
– Ну, здорова, дядька.
Демьян не ответил. Его исполненный му́ки взгляд вперился в бывшего ученика. Изо рта у него все лезла и лезла всякая дрянь – простокваша вперемешку с сукровицей, тетрадные листки, пережеванная тушенка. И даже неведомо как затесавшаяся в эту мешанину карта – шестерка пик.
– Да-а-а, бачу, ты времени не терял, – причмокнул Максимка. – Что, тяжек оказался грех? А за ним и прочие потягнулися, да? Ты кивни хоть, что слышишь. Не можешь? А шо ты нынче можешь…
Максим Петрович поморщился, потеребил пальцем в дырке, оставшейся от уха. Сплюнул в сторону уже обыкновенной, прозрачной слюной.
– Шо, дядька Демьян, долг платежом, кажут, красен? Вот, вертаю долг. Да не ерзай, не буду я тебе зубы рвать! Ты мою судьбу переписал, и, стал быть, мой пришел черед твою немного облегчить… Ну, иди сюда, маленький!
Максим Петрович занес руку над грудью Демьяна, замер, будто в нерешительности, а потом, зажмурившись, коснулся мертвого колдуна голой ладонью. Тут же из солнечного сплетения Демьяна высунулась пухлая младенческая ручка, ухватилась за край кашемирового шарфа на шее Максима Петровича, вытянула уродливое тело наружу. За прошедшие с тех пор годы гадкий младенец раздался, разжирел; дряблые складки свисали с боков, а морда распухла так, что дитя греха более всего походило на выловленного утопленника. Один глаз заплыл совсем, потерялся где-то на распухшем лице, а второй – выпученный – смотрел сыто, осоловело.
– Эк ты вырос-то! – крякнул Максим Петрович, когда неподъемная тяжесть сомкнула ручонки на его шее, подтянулась и вошла в грудную клетку, стала его частью, обвив собой сердце. Дышать стало тяжело. Киловяз выпрямился, но не полностью; хотел вдохнуть полной грудью, но закашлялся – тяжелы грехи. Вновь наклонился к Демьяну. Тот силился что-то сказать, но поток изо рта никак не прекращался. Максим Петрович отмахнулся – молчи уж.
– Ну что, мож, оставить тебя здесь долеживать, а? – немного издевательски ухмыльнулся киловяз. – Или, скажешь, не заслужил? Акулина-то твоя лежала стольки годов, и ты полежишь, а?
По Демьяновой щеке скатилась слеза – он и сам понимал, что заслужил побольше прочих.
– Ой, тольки давай без этого. Не мальчонка ужо, не разжалобишь. Ладно…
Максим Петрович поднял голову, осмотрел помещение, вздохнул с досадой.
– Да уж, крышу тут не разберешь… На улицу тебе тягнуть— засыпемся. Хрен с ним, ведаю я одну методу. Считай, ту же крышу разобрать, тольки мороки меньше…
Максим Петрович уселся Демьяну на грудь, постаравшись не влезть брюками в лужу рвоты, взялся за голову бывшего учителя, наклонил к себе теменем.
– Вот честное слово, только лишь потому, что мне и без того забот хватает, кроме как очередного еретника по всему Подмосковью гонять…
Нащупав пальцами на голове Демьяна темя, Максим Петрович изо всех сил напряг могучие руки, надавил пальцами в самый центр – туда, где должен был находиться мизерный, с ноготь мизинца, родничок, который у знатких не зарастал окончательно до самой старости. Побежала по рукам теплая еще кровь, ноготь проколол кожу, воткнулся в мягкие ткани. Кряхтя, Максим Петрович кое-как втиснул палец в отверстие и принялся расшатывать кости черепа, погружая пальцы все глубже в Демьянов родничок. Наконец раздался страшный хруст, треск, и череп бывшего учителя лопнул, как орех, выставив напоказ беззащитный, мертвый уже мозг. Отдуваясь, Максим Петрович поднялся на ноги, отряхнул с брюк гадкое папье-маше, которое изрыгал Демьян; достал бумажный платочек и обстоятельно, даже брезгливо, вытер руки