4. Голосовые модуляции. Писатель тщательно отмечает все изменения в голосе: “голос его задрожал”, “хрипло прошептал”, “сорвался на шепот”. Голос у Достоевского — важнейший индикатор душевного состояния. В реконструированных сценах: “говорил теперь совсем тихо, почти шепотом”, “голос его стал хриплым, прерывистым”.
5. Непроизвольные движения. Герои часто совершают движения, которых не контролируют: “заметался по комнате”, “схватился за голову”, “вскочил внезапно”. Эти движения выражают внутренний хаос, охвативший человека. В версиях мы сохраняем эту особенность: “заметался как зверь в клетке”, “вдруг схватился за голову”.
6. Особое выражение глаз. У Достоевского глаза могут “засверкать”, “потухнуть”, стать “мертвыми” или “лихорадочно блестеть”. Это не просто метафоры — это точные указания на психологическое состояние. В наших сценах: “глаза сухие совсем, блестящие, как в лихорадке”, “в глазах — пустота”.
Все эти детали образуют целую систему телесных знаков, своего рода соматический код Достоевского.
Особое значение в поэтике Достоевского имеет изображение “телесного низа” — термин, введенный М.М. Бахтиным в его работе о карнавальной культуре. Эта сфера телесности у Достоевского связана не столько с комическим освобождением (как в карнавале), сколько с крайними формами психологических состояний, выходящих за границы социальных норм и конвенций. В версиях убийства, особенно в третьей (“Насмешка и бессилие”) и седьмой (“Кощунство”) эта пограничная телесность играет ключевую роль.
Принципиально важна работа со светом и цветом. У Достоевского часто встречаются сцены в полумраке, где свет приобретает символическое значение. В данных версиях это отражено в постоянном присутствии темы рассвета, игры света и тени: “тускло поблескивал”, “в темноте”, “как посветлеет”.
Достоевский часто использует прием внезапного прозрения, когда герой вдруг понимает что-то важное о себе или о мире. В версиях это передается через характерные конструкции: “И тут я понял…”, “И знаешь, что самое страшное?” — после которых следует момент откровения.
Все эти приемы работают на создание того особого напряженного психологического пространства, которое характерно для прозы Достоевского. Это пространство, где внешнее действие минимально, но внутренняя жизнь героев достигает почти невыносимой интенсивности…»
Клод Сонетов
Заключение. О «возможных мирах» в литературе, о виртуальном архиве и «филологии+»
Концепция виртуального архива, предложенная в этой работе, тесно связана с теорией «возможных миров» в литературе. Эта теория, восходящая к философии Лейбница и получившая развитие в работах Умберто Эко, Любомира Долежела и других теоретиков, предполагает существование множества потенциальных вариантов развития художественного текста.
Лейбниц полагал, что Бог, создавая мир, выбрал лучший из бесконечного множества возможных миров. По аналогии можно сказать, что писатель, творя свой художественный мир, следует лишь одной из бесчисленных тропинок в саду расходящихся смыслов. Однако все непроявленные варианты не исчезают бесследно — они продолжают существовать как потенциальности в пространстве текста.
Умберто Эко в «Роли читателя» развивает эту идею, говоря о «неограниченном семиозисе» — бесконечном порождении смыслов. По Эко, каждое прочтение актуализирует какие-то возможности, заложенные в произведении, причем речь идет не о произвольных интерпретациях, а о вариантах, которые имплицитно присутствуют во внутренней структуре текста и в принципе поддаются реконструкции. Согласно Любомиру Долежелу в его книге «Возможные миры литературы и истории…» (2010), возможные миры не пребывают в пассивном ожидании их открытия писателем, они суть творения его ума и рук. Персонажи могут иметь разные версии своей судьбы, а сюжет — разветвляться на альтернативные линии.
Виртуальный архив, таким образом, можно понимать как пространство всех возможных миров текста. В этом контексте особенно важным становится, по контрасту с «рукописью», понятие «умописи» — текста, который не был физически написан автором, но существует как возможность в пространстве его произведения. Умопись — это не домысливание или фантазирование, а реконструкция того, что могло быть написано, исходя из внутренней логики текста. Умопись — это текст, который имплицитно присутствует в культурном пространстве, обладает собственной логикой развития и может быть актуализирован при изучении всего корпуса сочинений данного писателя. В этом смысле умопись не менее реальна, чем материальная рукопись, но существует в иной модальности — в модальности возможного, в «ноосфере» данного произведения. Таким образом, виртуальный архив позволяет нам увидеть творчество Достоевского не как застывший корпус текстов, а как живую, развивающуюся систему смыслов и возможностей, каждая из которых может быть развернута и реализована при определенном прочтении.
Попробуем очертить перспективы новой филологической дисциплины, работающей с виртуальными архивами. В XXI веке, с развитием цифровых технологий и новых форм текстуальности, традиционная филология требует существенного расширения своего предметного поля и методологии. Филология+ возникает как ответ на этот вызов, предлагая радикально новый подход к пониманию текста и его возможностей. Предметом филологии+ становится не только актуально существующий текст, но и все поле его потенциальных воплощений в ноосфере. Если традиционная филология имеет дело с материальными артефактами — рукописями, публикациями, документами, то филология+ включает в свой арсенал также ментальные артефакты — тексты, которые не были физически написаны, но содержатся в структуре существующих произведений или вытекают из их внутренней логики.
Применение этих методов можно проиллюстрировать на «незаконченных» или «многовариантных» творениях классической литературы. Так, в «Мертвых душах» Гоголя второй том, сожженный автором, и третий том, даже не начатый, продолжают существовать в ноосфере, предполагая ряд возможных реконструкций. Роман Андрея Белого «Петербург» существует в четырех основных редакциях («сириновской», «берлинской», «никитинской» и «критической»), каждая из которых представляет собой, по сути, отдельную версию произведения. Этот феномен множественности редакций делает роман Белого уникальным явлением в русской литературе и идеальным объектом для изучения в рамках концепции «виртуального архива» и «возможных миров». Именно искусственный интеллект, обладающий полнотой знаний о данном авторе и обо всех его текстах, способен наиболее эффективно реконструировать потенциальные варианты и целые спектры возможных «гипертекстовых» путей развития замысла. В этом контексте ИИ выступает не как автономный «творец», а как особый инструмент усиления исследовательских возможностей, своего рода «филологический телескоп», позволяющий видеть больше и глубже. Он не заменяет филолога, но обеспечивает доступ к таким обширным пластам языковых и смысловых связей, к такому многомерному пространству стилистических и образных перекличек, которые выходят за рамки индивидуального восприятия.
Связь с современной теорией литературы здесь очевидна. Филология+ развивает идеи рецептивной эстетики о роли читателя в создании смысла, концепции деконструктивизма о множественности прочтений, теории интертекстуальности о взаимопроникновении и пересечении различных произведений. Однако она идет дальше, предлагая рассматривать эти явления не как вторичные по отношению к оригинальному произведению, а как равноправные составляющиеединого текстуального поля. Само