Понятно, что все они давно на крючке. Цвигун в своих сводках по деятельности Пятого управления регулярно посвящает этим школярам из Ленинграда и их московским дружкам хотя бы по несколько строк. Правда, мог бы и поподробнее, писатель. О своих подлинных и мнимых подвигах во время войны Цвигун повествует куда красочнее. Сейчас все лезут в писатели да в сценаристы. Мало им Семенова со Штирлицем. Если уж Лёне покоя литературные лавры не дают. Скоро получат советские читатели подарочек… Ладно. Чем бы дитя себя не тешило, лишь бы не вешало.
Стар он стал… Мысли расползаются, как тараканы, вместо того, чтобы двигаться стройными рядами от задачи к задаче. Итак, кружки эти, несомненно, антисоветские. Хотя никаких политических требований, эти ушлые пацанята не выдвигают. Пока. Они даже не на Запад смотрят, а скорее — на Юго-Запад, в сторону Венгрии и Югославии. До поры до времени. Главное, пресечь любые попытки выхода ни них спецслужб стран вероятного противника. Пока что таких попыток не зафиксировано, но не является ли активность Чубайсова попыткой заявить о себе именно за бугром? Недаром же он рвется выступить на Всесоюзной комсомольской конференции.
Андропов снял трубку вертушки, установленной в салоне автомобиля.
— Дежурный по центральному аппарату, — отозвался в наушнике бодрый голос.
— Где остановился первый секретарь Ленинградского обкома?
— Минутку, товарищ Первый.
Ответ был получен минуты через три. Положив трубку, председатель КГБ сказал шоферу:
— Володь, давай поворачивай.
И назвал адрес. Через двадцать минут, Андропов вышел во дворе малозаметного дома в тихом, правда, тщательно охраняемом переулке. Дверь «ЗИЛа» он отворил сам. Не любил, когда перед ним лебезили. Шофер знал это, но тоже вышел из салона, так как глава всесильного ведомства ездил без охраны. Здесь можно было не слишком беспокоиться. Ведь это один из домов, где негласно останавливались в столице первые секретари обкомов партии. И все же бдительность есть бдительность. Поэтому Володя внимательно осмотрел маленький зеленый дворик. Все спокойно.
Они прошли с «товарищем Первым» к подъезду. И через несколько минут уже стояли у солидной, обитой кожей двери. Звонок. Миловидная горничная пропустила их в прихожую, ни о чем не спрашивая. Случайные люди в этот дом просто не попадают.
— Григорий Васильевич дома? — вежливо осведомился Андропов.
* * *
Избавиться от Маргариты оказалось не так-то просто. Не успел я расслабиться после трудного дня, как в дверь номера постучали. Соседа, как ни странно, уже не было. Храпел, храпел, и вдруг подорвался, как ошпаренный, оделся и куда-то усвистал. А я уж было решил, что он валяется на своей койке день и ночь, как пришитый. По крайней мере, сейчас в номере можно было нормально дышать, хотя я все равно распахнул окно на распашку, наслаждаясь прохладным вечерним воздухом. И вот пришлось идти открывать дверь.
— Приветик, надежда советской молодежи!
Королева Марго была в своем репертуаре. Вернее — в пеньюаре. По крайней мере, это слово пришло мне в голову при виде практически прозрачного, ничего не скрывающего одеяния. Похоже, она слегка поддала для храбрости и смотрела так жалобно, что я поневоле посторонился, чтобы пропустить ее в номер. Ну не выпихивать же ее в коридор в таком виде. Она вошла на нетвердо стоящих ногах и тут же плюхнулась на соседскую койку.
— У тебя нет ничего выпить?
— Ты же знаешь, я не пьющий.
— А в поезде это было незаметно.
— Да, я помню как ты пыталась выставить своих попутчиц из купе, надеясь остаться со мною наедине…
— Оно мне надо… — насупилась она. — Ошибаешься, Чубайсов, если думаешь, что я буду за тобой как собачка бегать…
— Но ведь бегаешь!
Маргарита усмехнулась и нарочито медленно развела полы своего одеяния, демонстрируя то, что мне приходилось повидать в жизни. Особенно — в предыдущей. Хотя не помню, чтобы меня так откровенно совращали. Как-то это не по-комсомольски. А как же товарищ Трошкин?
— Хочешь сказать, что у твоей Таньки лучше? — с пьяной откровенностью спросила она.
Дело не в Тане. В конце концов, она сама сказала, что на время ее поездки к морю, я могу чувствовать себя свободным. Как будто для этого мне нужно чье-либо разрешение. Так что расчет комсомольской дивы вполне мог бы оправдаться, но… стукнула открываемая дверь. Марго взвизгнула и тут же завернулась в соседское одеяло, владелец которого как раз вернулся. Увидев торчащую из одеяльного кокона девичью головку, он усмехнулся.
— Я вообще-то ничего не имею против вечерних развлечений, ребятки, — сказал он, — но чертовски устал мотаться по московским улицам. Так что вам придется подыскать другое местечко… А одеяло, милая, можете временно оставить себе. На улице все равно жарко.
Покраснев, Марго сползла с его койки и боком боком выбралась из номера. Провожать я ее не стал. Много чести.
— Извини, старик, — сказал Никитыч, поправляя свою постель, — что обломал тебе кайф… Или ты… уже?
— Джентльмены такие темы не обсуждают.
— Ну, у вас, джентльменов, может и не обсуждают, а у нас, простых смертных, сам понимаешь, в лесу о бабах, с бабами о лесе…
Он ушел в ванную и долго там плескался в душе. Так что под этот плеск я и уснул. Мне снилась королева Марго, но не неверная любовница товарища Трошкина, а почему-то — героиня Булгакова, в исполнении актрисы из сериала 2005 года, которая сейчас, небось, и не родилась еще или — вот-вот родится.
Утром я проснулся довольно рано, хотя вполне мог еще и подрыхнуть. Не спалось. Меня снедало нетерпение. Афронта, полученного на комсомольской конференции, а потом и у самого Пастухова, стерпеть было нельзя. В конце концов, я вам не мальчик для битья. Про меня в «Смене» писали, да и документалку собираются снять… Кстати, о прессе… Меня же познакомили с Корнешовым, главредом «Комсомолки…». Мужик, конечно, из комсомольского возраста давно вышел, но с виду ничего. Вот с ним и перетру, если увижу сегодня на заседании, а — нет, прямиком в редакцию завалюсь. Мне терять нечего.
А ведь и впрямь — нечего. Одну жизнь я уже прожил. Конечно, высшие силы подарили мне вторую, которую я стараюсь использовать для исправления ошибок. Не своих, целого народа. И даже — не