Графа переносили осторожно, но он всё равно стонал тихо, прямо сквозь плотно стиснутые зубы. Я раздал приказы своим казакам, приказав оставаться в имении и сохранять безопасность имения и моих новоиспечённых родственников. Анна хотела было протестовать, ругаться, но я резонно указал, что места в машине просто нет, ведь переднее пассажирское сиденье занято Семёном, который сможет обеспечить безопасность в случае повторного покушения.
Машина подскакивала на ухабах, но была значительно быстрее даже самой лучшей тройки коней. Каждое движение отзывалось в ране графа новым пятном на и без того окровавленных бинтах. Я впивался взглядом в темноту, стараясь раздвинуть ночь и не наехать ненароком на большую яму.
Дом хирурга оказался неожиданно скромным. Он был простым двухэтажным особняком с палисадником, где росли лекарственные травы. Свет в окнах горел, и это вселяло надежду на удачу, что доктор ещё не отправился спать. На пороге стоял сам Силиванов, оказавшийся сутулым мужчиной лет шестидесяти, с седыми бакенбардами и внимательными глазами, которые сразу оценивали серьёзность ситуации.
— Что случилось? — спросил доктор, вынимая из чехла круглые очки и надевая их на нос.
— Огнестрельное ранение в грудь, — быстро рапортовал я, подхватывая импровизированные носилки вместе с Семёном, — Лекарь сказал, что вскользь задето лёгкое. Пулю вытащить не смогли.
Графа мы перенесли быстро, но осторожно. Силиванов провёл нас внутрь дома, где силами жены доктора уже готовилась импровизированная полевая операционная. Стол накрыли чистой простынёй, появилось несколько тряпиц, очищенные инструменты, таз с водой и неизвестные мне бутыльки.
— На стол, — коротко бросил хирург, уже закатывая рукава по локоть.
Доктор схватил с серебряного блюда остро отточенные ножницы и несколькими быстрыми движениями разрезал окровавленную рубаху вместе с намотанными бинтами, обнажая рану. Его пальцы, несмотря на возраст, двигались очень уверенно. Хирург прощупал края повреждённой плоти, оценивая сложность предстоящей операции.
Хирургу вызвалась помогать его немолодая жена, а меня отправили подальше, чтобы просто не мешал. Я прижался плечом к дверному косяку, наблюдая за тем, как доктор орудует скальпелем — точный разрез, расширение раны. Кровь, тёмная и густая, хлынула на простыню. Граф застонал, но тут же к его приоткрытому рту прижали тёмный стеклянный пузырёк, внутренности которого потекли в рот мужчины. Прошло всего несколько секунд, и граф замолк.
— Зажим… Марлю… Ещё эфира…
Свет лампы под потолком дрожал, отбрасывая гигантские тени на стенах. Я же взял у Семёна флягу и сделал несколько глотков, чувствуя, как дорогой виски распространяется по пищеводу. Конечно, я был за рулём, но опьянение после долгого гуляния сошло на нет, а переживания только усиливались.
Наконец пинцет сомкнулся на чём-то твёрдом. Послышался тяжёлый вздох, и хирург продемонстрировал деформированный кусочек свинца, который затем отложил в сторону. Затем Силиванов быстро наложил швы и поставил тонкую дренажную трубку, дабы воздух со свистом вышел из плевральной полости. Только тогда, вытирая пот со лба полотенцем, он позволил себе вздохнуть.
— Теперь всё зависит от него, — сказал доктор, глядя на бледное лицо графа, — И от Бога.
Глава 19
В собственное имение я прибыл только на следующее утро. Всю ночь я дежурил над постелью раненого графа, наблюдая за его состоянием. Только к рассвету прибыла медицинская карета, которая забрала раненого дворянина в городскую больницу. Граф потерял много крови, его состояние можно было назвать исключительно тяжёлым. Пусть стрелок промахнулся по области сердца, но бывший дипломат был стар, отчего организм был банально не способен регенерировать так же просто, как и раньше.
Утро после операции выдалось хмурым. Тяжёлые, свинцовые тучи нависли над усадьбой, и даже птицы пели как-то неохотно, будто чувствуя витавшее в воздухе напряжение. Я, не смыкавший глаз всю ночь, сидел в кабинете, опираясь головой на локти. Передо мной стояла недопитая кружка успевшего остыть холодного чая. Анну должны были привезти только в полдень, а значит, нужно было поспать хоть сколько-то.
Именно в момент, когда я собрался отправиться в кровать, раздался громкий стук копыт и скрип тормозящих экипажей. Через распахнутое окно донеслись резкие команды и бряцание оружия.
Через минуту в кабинет вошли люди. Первый не нуждался в представлении. Даже если бы на нём не было полицейского мундира с аксельбантами, даже если бы он не носил на груди знак полицейского управления Томска, то его бы всё равно узнали.
Мужчина был высоким, сухопарым, с правильной выправкой кадрового офицера. Он двигался легко, несмотря на не самый малый возраст. Лицо узкое, с резкими чертами, напоминало старинный портрет. Высокий лоб и жёстко очерченный подбородок, тонкие губы, которые, кажется, никогда не растягивались в улыбке, но главным были глаза — серые, холодные, как отточенные лезвия, которые не выражали ничего.
За ним вошли двое помоложе, в полицейской форме, с портфелями под мышкой. Очевидно, они были писарями или помощниками прибывшего офицера.
— Приветствую вас, ваше сиятельство. Меня зовут Александр Зарубин, но вы и без того меня знаете, — офицер кивнул, скорее по привычке, чем из хоть какого-то уважения, — Прибыли по делу о покушении на графа Ливена.
— Я уже догадался.
— Это хорошо. — мужчина вновь кивнул, — Тогда расскажите, как всё произошло вчерашним вечером.
Чувствовалось, что это была далеко не просьба, а приказ. Впрочем, сопротивляться сотруднику полиции я всё же не собирался, прекрасно понимая, что подозревать меня в покушении было бы слишком глупо. Хотел бы я убить своего новоиспечённого тестя, то совершенно точно не стал бы везти его к хирургу и гнаться за неудачным киллером. Потому-то я кратко изложил все события со своей стороны: выстрел, погоня, убийство нападавшего.
Полковник слушал дисциплинированно, не перебивая, лишь изредка делая пометки в кожаном блокноте. После моего рассказа наступила не самая долгая тишина, после чего он обратился к своим помощникам, что усердно записывали каждое моё слово на принесённой печатной машинке.
— Тело убийцы осмотрено?
— Да, ваше благородие, — ответил один из помощников, который принялся перелистывать толстый журнал, где, видимо, были написаны