Сергей со своей дружиной комфортабельно разместился в красивом и вместительном господском доме практически бескровно захваченной усадьбы. Место это Сергею понравилось с первого взгляда. То есть сразу после высадки. Обширный двор, множество подсобных помещений, конюшен (с конями, разумеется), закрома, скотный двор… В общем, классическое поместье богатого ромейского землевладельца. И вид отличный, что немаловажно, поскольку господский дом стоял не где-нибудь, а на холме.
Так что без лишних раздумий Сергей, оказавшись на твердой земле, направил сюда свою дружину. А поскольку высаживались белозерцы одними из первых, то конкурентов на облюбованную собственность у Сергея не оказалось. Ну если не считать хозяина усадьбы с родственниками и прочими обитателями.
Когда княжеская делегация вошла во двор, бывший хозяин виллы тоже присутствовал. Замиренный и покорный, но за общим с победителями столом.
Нет, поначалу храбрый ромей отчаянно бросился в бой вместе с сыновьями и охраной. Репутация у варваров-россов была изрядно подпорчена, так что гибель в бою казалась помещику не худшим вариантом. Однако его доблестный порыв отклика не нашел. Нурманы и варяги — настоящие профи, когда речь идет о пленении сильно уступающих силой противников. Настоящие викинги вообще стараются не убивать тех, кто может рассказать о том, где лежит всякое полезное имущество. Сразу не убивают.
Потому вилловладельца тоже взяли живьем. И его сыновей. Не сказать, что в идеальном состоянии, но — целыми тушками. Пленили, повязали и поставили пред светлы очи княжича Вартислава. А уж тот на хорошем ромейском предложил побежденным простой выбор: клятва на кресте о непротивлении, выдача заначек и схоронок и за это — жизнь и пристойное обращение, которое включало даже место за столом, пусть и не главное. А в качестве альтернативы — та же выдача всей ценной информации, но уже не добровольно, а после тесного общения с вот этими жизнерадостными скифами. А впоследствии — расчленение и скармливание свиньям.
Вилловладелец выбрал первый вариант. Не без пустословия вроде: «А кто поручится, что вы нас не…» «Я поручусь, — сказал Сергей. — Но если не веришь моему слову и предпочитаешь второй вариант, так и скажи. Мои жизнерадостные воины только этого и ждут».
Землевладелец поглядел на «жизнерадостных» нурманов, и его доверие к Сергею стало абсолютным. Единственное, что он рискнул выторговать: неприкосновенность семьи.
Сергей согласился. Но тоже внес поправку: если кто-то из женской родни пожелает вступить в связь с кем-то из его людей, то он не в ответе.
Нравы имперских дамочек были ему известны. Три хозяйские дочки уже постреливали глазами в сторону «свирепых скифов», наверняка рассчитывая обменять собственные прелести на благожелательность незваных гостей. Хотя, возможно, им просто нравились северные мужчины. Победители нравятся женщинам, которые склонны прощать им даже смерть близких. Жизнь полоцкой княжны, а впоследствии княгини Рогнеды Роговолдовны тому живой пример.
Схоронки были выданы, их содержимое присовокуплено к прочей добыче, и бывшие, а если повезет, и будущие хозяева усадьбы получили место за общим столом на полсотни мест, который быстренько собрали в транкилии слуги, которых тоже никто в расход не пустил.
Вот к этому столу и явились уважаемые «скифские архонты»: Стемид, Фрёлаф черниговский, Вардиг плесковский, Рулав изборский, Веремуд полоцкий и еще парочка князей помельче.
Явились и удивились.
Экая мирная картинка. И кушанья на столе диковинные. Вот что бывает, если позволить ромейским поварам поработать ножами, а не пустить под нож их самих.
Гостей рассадили, налили им, угостили. И только после этого перешли к вопросам-ответам.
— Да, — сказал Сергей. — Я уверен, что ромеи будут договариваться. Если бы хотели драться, уже дрались бы.
— А мы слыхали: скоро их войско сюда придет. Неисчислимое, — выдал Рулав.
— Небось кто-то из здешних тебе сболтнул? — усмехнулся Сергей. — Не бей меня, дядька! Скоро папка придет, ужо накостыляет.
Рулав промолчал. Зато покраснел и набычился.
— Что, так и было? — спросил Вардиг.
— Не может такого быть, чтобы у такого богатого племени войска не было! — запальчиво воскликнул юный изборский князь. — Вон у них корабли какие!
— И где эти корабли? — ехидно поинтересовался Корлы, с самой высадки державшийся поближе к Сергею. — Что-то я их не вижу!
— А что ты вообще видел, кирьял, кроме своих чащоб? — проворчал Веремуд, скосив глаза на пустой рукав.
— И тут я с тобой соглашусь, — неожиданно поддержал его Сергей. — Если Корлы их не видит, это не значит, что их нет. И войско сильное, грозное у ромеев тоже есть. Но далеко. Страна сия обширна и обильна не только добром, но и врагами. Так что сейчас войско их отсюда в сотнях поприщ, и если появится, то не скоро. А вот корабли — могут.
Тут уж посмурнели все, не только Веремуд. Огненосные дромоны — это страшно.
— Ты, похоже, знаешь ромеев лучше нас, — нарушил общее молчание Стемид. — Может, посоветуешь что?
— Договариваться надо, — сказал Сергей. — Ряд с ромеями заключать. Когда мы и они пред богами своими поклянемся, что станет между нами мир, то и дромонов можно не опасаться, и войско ромейское сюда не придет. Тем более ему есть чем заняться там, где оно сейчас. Но есть одна загвоздка…
— Какая? — спросил нетерпеливый Рулав.
— Такая, что со зверьми не договариваются! — рявкнул Сергей. — А у нас полвойска — зверье лютое. Люд режут без толку, словно волки бешеные — овечью отару. Дома́ бога здешнего жгут вместе со жрецами… — И, опережая возражения: — Вот скажи мне, Стемид, стал бы ты разговоры вести с теми, кто Перуна сжег?
— Перуна не сжечь, — возразил белозерский князь. — Только идола деревянного. Но ты прав: кабы кто подобное содеял, я бы с ним говорить не стал. Или выкуп стребовал подобающий, или наказал бы примерно. И тебя я понял. Все мы тебя поняли, — Стемид оглядел остальных, получив в ответ согласные кивки. — А вот что мне неясно: почему ты, сын, зная сие, не пошел к Олегу и не сказал ему то, что только что — нам? Почему утаил знание?
— Я утаил? — Сергей изобразил удивление. — Разве он меня спрашивал? Он и в прошлом походе меня не спрашивал. Он — старший, Олег. А еще он — Вещий. Откуда мне знать, что ему ведомо и что у него на уме?
— А вот я бы его спросил, —