Когда я вернулся к месту нашей короткой, но смертельной битвы Перуна там не оказалось. Не было и Аполлона. Меня ждала Артемида и Афина, уже снявши доспехи. Со стороны Пещеры ко мне бежала Ольга и Элизабет. За ними с меньшей расторопностью следовали грифоновцы.
Несколько секунд я стоял неподвижно напротив Артемида, потом мы бросились друг другу навстречу, обнялись, обжигая губы поцелуями.
— Вот и все! Все… Вышло так… Как должно быть! — шептала она бессвязно, иногда глотая слова. — Столько радости! Столько всего случилось! Я так боялась! Я люблю тебя!
Когда Небесная Охотница меня отпустила, я обнялся с Афиной, и, хотя мы были чуть более сдержаны, я чувствовал жар ее сердца и своего тоже.
— Вимана будет завтра! — сообщила Бондарева, дождавшись, когда Светлоокая освободит меня из своих объятий. — Между прочим, снова прилетит «Гектор». Но с другим капитаном. Кстати, ты прав — Носков в казематах.
— Открываю портал, — Артемида взмахнула рукой, порождая золотистое свечение. — Идем ко мне: ты и Ольга. И Элизабет, — имя Стрельцовой Охотница добавила неожиданно для меня, затем повернулась к Бабскому, о чем-то говорившему с Герой.
— Дорогая, прости и не сердись! Я должен остаться со своими людьми, — возразил я богине. — Это мои люди — люди, которые доверились мне. Доведу эту миссию до конца, вернусь с ними в Россию и тогда, буду рад принять твое предложение.
— Какой бы это будет чудесный отпуск, если только Артемида примет нас на Небесах! — воскликнула подбежавшая Ковалевская.
Эпилог
Земля удалялась. Теперь она занимала лишь половину бокового экрана. Индикатор нерезонансных энергий, недавно пульсировавший в красной области, плавно опустился к зеленой. Я еще раз пробежался взглядом по приборам, убедился, что в ближайшее время нас не ждет никаких сюрпризов. Отдав последние распоряжения Москвину, я покинул капитанское кресло. Искусственная гравитация уже вступила в силу: стрелка остановилась на отметке 0,53. Сейчас мне очень хотелось видеть нашу планету через иллюминатор, без мигания многочисленных приборов на пульте «Артемиды» и туэрлиновых искажений.
— Князь, к которому времени подать ужин? — осведомился дожидавшийся моего внимания мичман.
— К шести, — отозвался я, расстегнув верхнюю пуговицу мундира. — Пусть в кают-компании соберутся все за исключением вахтенных. Щукин… Передайте Станиславу Басовичу чтобы подошел тоже. К шестнадцати двадцати хотя бы минут на пять. Выпьем по бокалу шампанского. Уж сегодня можно, — решил я и вышел в коридор. — И вы, Иван, непременно будьте, — добавил я, обернувшись.
На титановых панелях отражалось мерное мерцание кристаллов подсветки. «Артемида» легла на расчетный курс, тихо и мерно пели генераторы вихревого поля. Они уверенно несли виману через бескрайние космические просторы.
За три месяца испытательных полетов, я так привык к их негромкому гудению, что оно казалось мне таким же естественным как для моряка шум моря. Их слаженную работу и малейшие огрехи я легко определял на слух. Когда при облете Луны в звуке генераторов мне послышались необычные нотки, я сразу указал на неполадки техникам и подсказал вероятные причины. Техники «Артемиды» да и всего космического флота империи, который пока насчитывает лишь три виманы, молятся на меня как на бога, потому как я тело космолета, его сложные системы чувствую так же хорошо, как свое собственное тело. Соврал? Да, самую малость. Скажу тогда так: как тело Александра Елецкого — это будет честнее.
«Ты свободен? Надо поговорить», — услышал я на ментальной волне голос командира десантной группы.
«Наташ, давай потом», — ответил я, зная, о чем собирается говорить Бондарева. — «У нас впереди долгий перелет. Почти десять дней — будет время пообщаться», — сейчас мне хотелось добавить к сказанному: «к сожалению, будет», но сдержался. Вот только беда, от менталистки не всегда удается скрыть ход мыслей.
«Елецкий, ты негодяй! За что мне такое⁈ Ну за что⁈ Ты делаешь меня самой несчастной женщиной в этом мире!», — произнесла она, и я почувствовал, как госпожа майор, пытается передать свою боль.
«Наташ, дорогая, вчера, ровно вчера ты говорила, что ты самая счастливая женщина в этом мире», — напомнил я, замедляя шаг. — «И ведь за это время не случилось почти ничего!».
«Да! Это твое неизменное свойство, Елецкий! Тебе даже пять минут достаточно чтобы самую счастливую женщину сделать самой несчастной! Все, не хочу с тобой говорит и на ужин я не приду!», — ее ментальный голос прервался холодной тишиной. Она умела транслировать оттенки чувств и играть на струнках моей души тоже умела виртуозно. Иногда играть так, что мне становилось больно или наоборот очень сладко. Что поделаешь, это вкус жизни. Жизни, которая мне очень дорога в любых ее проявлениях.
Я знал, что возле большого обзорного иллюминатора стоит Элизабет, и задержался в коридоре, чтобы во мне скорее растворилась горечь разговора с Наташей. Вышел из-за угла, отстранившись от всех неприятных эмоций, даже улыбаясь.
— Это потрясающе, Саш! — воскликнула моя англичанка. — Разве когда-нибудь прежде я могла подумать, что буду видеть нашу планету так! — княгиня простерла руки к толстому стеклу.
За ним в черноте космоса, среди россыпей звезд висела голубая планеты, кое-где укрытая белым пухом облаков.
— Да, дорогая. Наша Земля прекрасна. И на поверхности с ее великолепными видами и из космоса. Видишь ту яркую точку? — я обнял ее, прижимая к поручню перед овалом иллюминатора. — Это Венера. С каждым днем она будет ближе. Скоро мы увидим, насколько были правы художники, рисовавшие ее пейзажи и выдававшие их за мистические озарения.
— Жду с нетерпением. Хотя сам полет чудесен. Тысячи таких ярких звезд! Мой демон, столько радости на душе! В то же время немного грустно, — выдохнула Элизабет, глядя на далекую планету и звезды вокруг. — Грустно, что Ольга не увидит, что на самом деле на поверхности Венеры. Она очень хотела. А вчера…
— Что «вчера»? — спросил я, когда пауза от моей жены затянулась.
— Вчера она плакала на веранде. Ушла, чтобы не видел ты и Лиза, — нехотя призналась Элизабет. — Еще сказала, что очень завидует мне. Когда она так говорит, мне становится неловко. Я чувствую свою вину, будто отбираю у Ольги тебя больше, чем это допустимо.
— Дорогая… Элиз, нет здесь твоей вины ни капли. Не надо так