* * *
Никогда на базе не было так людно, как сегодня, мы едва поместились. Поскольку сменной обуви у алтанбаевцев не было, они разулись перед залом с матами, и помещение наполнилось неповторимым ароматом нестиранных носков.
Разинув рты, гости бродили по базе, озирались, изучали Борины рисунки.
— Круто тут, — оценил Алтанбаев.
— Ага, я б тут жил! — сказал Заславский, указал на Шварценеггера. — Ваще крутяк! И телик вот.
Дав им пять минут, чтобы освоились, я крикнул:
— Начинаем. Давайте сперва устроим спарринги — наши против ваших? Не всерьез, просто чтобы оценить уровень вашей подготовки. В полную силу не бить, удары обозначать касанием. Бороться можно, причем выкладываясь по полной.
— Поборемся! — обрадовался Заславский и попытался повалить Крючка.
— Вот Саша, — я положил руку на плечо Гаечке (надеюсь, она здраво оценивает свои силы), — она отличный боец. Кто осмелится бросить ей вызов?
Улыбнувшись, Гаечка ударила кулаком о ладонь.
— Баб бить западло, — поморщился Алтанбаев.
— Тогда Саша сама выберет жертву…
Гаечка подошла к Крючку и ткнула его пальцем в грудь.
— Ты.
Развернулась и зашагала прочь, гордо вскинув голову. Видимо, он ее задирал, когда она была боязливой и полноватой.
Все оживились, загудели в ожидании шоу, но я объявил разминку. Немного разогреться, теперь — немного физухи, такой, чтобы и Лихолетова потянула. Гости кашляли, хрипели, пускали ветры от натуги, но продолжали демонстрировать силу духа при немощи тела. Рая смотрела на своего кумира, Алтанбаева, с некоторым превосходством. Только Крючок справлялся, чувствовалась подготовка. Эх, не ту жертву Гаечка выбрала, как бы не опозорилась подруга.
Когда Зяма упал лицом в мат, я объявил конец разминки и предложил гостям выбрать себе спарринг-партнеров. Алтанбаев вызвал на дуэль меня, хотя был на голову выше и раза в два тяжелее. Заславский указал на Минаева, посчитав его самым хилым. Димон молча принял вызов. Два незнакомых заморыша работать боксерскими грушами отказались.
— Вы бы хоть представились, сычи, — пристыдила их Лихолетова.
Тот, что повыше, с лицом-огурцом, оказался Хомой. Его приятель со впалой грудной клеткой — Гошем.
— Что, Егор, мы первые? — Алтанбаев кивнул. — Напоминаю правила: не бить в полную силу, удары обозначать. Реагировать на замечания судьи. Нас будет судить Рам, остальных — я. Ну что, погнали?
В знак солидарности я тоже скинул кеды, и мы с Егором остановились друг напротив друга на матах. Рамиль взял со стола свисток, свистнул.
Алтанбаев попер на меня, загребая ручищами. Понимая, что это безопасно, я выставил блок, забежал за спину Егору, ударил под колено.
— Подсечка.
Он припал на колено. Я толкнул его в спину топчущим.
— Упал.
Егор успел выставить руки, встал на колени… Удар по ушам ладонями — Алтанбаев аж взвизгнул.
— Дезориентирован.
Отойдя от него, я раскинул руки.
— А дальше — добивание.
Алтанбаев был зол, ноздри его раздувались. Поднявшись, он потряс головой и проворчал:
— Посмотрел бы я, на тебя, когда у меня палка!
Следующими дрались Заславский и Минаев. Уверенный в себе Игорек встал в стойку, сделал несколько ложных выпадов — Минаев от него шарахался. То ли специально, то ли по старой памяти…
А потом вдруг как ринется атаку! Его руки замелькали так быстро, что я не успевал фиксировать касания. Вскоре в ход пошли ноги. Все, что делал Заславский — защищался, и превосходство Минаева не оставляло сомнений.
Когда я дунул в свисток и поднял руку Димона, на лице Игорька была обида и непонимание: как так? Это я должен его гонять!
В перерывах между боями я поглядывал на Гаечку, которая кусала губу и нервничала. И вот ее очередь!
Они с Крючком были одного роста, но Гаечка изящнее и тоньше, а у Крючка силуэт напоминал крабий, с массивной грудной клеткой и тонкими короткими ножками… Ну, или клопа-вонючку.
— Ты лучше крючком ее своим потрогай! — сыронизировал Зяма и получил затрещину от Алтанбаева.
— Заткнись, гнида. Ща за ухо тебя отсюда выпру.
Зяма скукожился и внял, а я, как и хихикающие Димоны, понял, что прозвище Крючок — не производное от Крюков, а интимная анатомическая особенность. Интересно, как они это выяснили? Или девки рассказали?
— Начали! — крикнул я.
Противники вели себя профессионально, прощупывали друг друга, кружили по матам. Первым серьезный удар нанес Крючок — Гаечка поставила блок и ответила, завершив комбинацию лоукиком. Крючок закрылся. Он работал только руками, а Гаечка наносила удары ногами. Если бы она била в полную силу, Крючок бы уже валялся с отбитыми ляжками.
Осмелев, Саша решила выпендриться и сделала вертушку, но была схвачена за ногу и повалена… Крючок не сразу понял, какую совершил ошибку, потому что навыками борьбы не обладал. Гаечка выскользнула из его захвата, как угорь, и завершила поединок, красиво замкнув «треугольник».
Разжала ноги, только когда Крючок постучал по полу. Вскочила и воздела руки, с превосходством осмотрела вытянувшиеся лица гопников. Показательная порка возымела действие, гопота была шелковая и пикнуть боялась.
Разошлись мы в восемь. Недовольными были только поверженные воины, особенно — Заславский.
— Достойно, — пожал мою руку Алтанбаев.
— Научи, сенсей! — сложил руки на груди Крючок, отдоминированный девушкой.
Эх, где же взять столько времени? Да и подходящая территория нужна. Тренировать гопоту вместе с друзьями, портить им впечатление от занятий, я не собирался.
Провожая взглядом Алтанбаева, я думал над тем, повлияет ли на таймер этот мой поступок? Или толчка недостаточно, нужно взять шефство над этими лбами? Вот уж чего мне не нужно.
Глава 9
Пятьдесят на пятьдесят?
Ночью во сне взрослый я праздновал сорокатрёхлетние, которое ждал как избавление от опостылевшей работы и связанного с ней дебилизма. Пенсия! Купить лачугу у моря на берегу Азовского моря где-нибудь в Щелкино, вести жизнь холостяка, делать вино и чачу, ходить в море на лодке, ловить рыбу. Так мне виделась свобода после двадцати лет службы в вооруженных силах.
По сути, проживая чужую жизнь, которую теперь и вспоминать не хочется, я жил ожиданием пенсии. Но поспешил родиться на несколько недель. Случись это на месяц раньше, возможно, меня не призвали бы на войну…
И я никогда не попал бы в прошлое, то есть меня такого, какой я сейчас, никогда не было бы.
А теперь во сне я отмечал очередной день рождения и знал, что обречен, что весь мир