Люди расходятся не потому, что что-то выгорело или иссякло. А потому, что понимают: нарушен какой-то непреложный баланс их удобства, в чём бы оно ни заключалось.
– Ты любишь нарушать правила, – сказал он ей у трапа самолёта, выкидывающего их обратно в монолитный массив сожалений и словно мстящего за что-то ветра. Мире хотелось лишь молчать, чтобы в неосознанном прерываемом сне добраться до собственного дивана и расплескаться по нему. – Тебя заводит мысль, что ты плохая девочка, что ты исключительная, раз можешь переступать через что-то. Но ты не плохая. Тебе просто скучно. Ты ищешь впечатлений, тянешь из людей их чувства и жизнь. И они это ощущают.
Мира не верила своим ушам. Ей никогда не было скучно с пятидневной рабочей неделей и кучей увлечений. Напротив, всё больше истово хотелось просто задёрнуть шторы и не вылезать наружу. Скука – признание, что в жизни нет ничего взамен. А её жизнь фонтанировала, хоть и не всегда приятным. Фонтанировала настолько, что своим переизбытком будто забивала её личность и мечты, не давая им пробиться.
– Ты сам всегда говорил про правила и смехотворность тех, кто их соблюдает.
– Значит, я ошибся. Не всё так однозначно. Ты сама любишь повторять это.
– Ты струсил, – догадалась она, не желая раскрывать глаза сама себе.
– Есть вещи важнее юношеской потребности идти наперекор всему.
– А если это не юношеская потребность, а стиль жизни? Свобода духа.
Мира почувствовала, как тяжело стало дышать. Она была убеждена, что он её друг, что они двое против всех, Сид и Нэнси, Исида и Осирис… Она ведь тоже способна оплакать, а затем воскресить силой своей самоотверженности. Отозваться на любовь – уже быть влюблённым. А он же тогда отозвался! Эта завораживающая рок-н-ролльная связь должна была родить нечто долгосрочное, непримиримое против остальных… То, о чём Мира столько мечтала, создавая себе воображаемых друзей в противовес тем, которым всегда чего-то недоставало, и со временем они растворялись где-то в пучине двадцать первого века. Тим так привлекал своей особостью, непохожестью на неё, дополняя её суждения оголтелым юмором и пропуская в закрытые для неё прежде миры. Но… должно быть, она зря возложила на него столько призрачных надежд.
«Меня заводит не мысль, что я плохая, а ты…» – жалобно думала Мира после тирады, пока он мрачно сидел у иллюминатора, под которым проплывали вырезанные лоскуты улиц и полей. Всклокоченный, статный. Постыло склонив голову, которая так часто запрокидывалась назад в приступе хохота. Он никогда не стеснялся. Над ним не властвовали законы общества. Он был свободен. Так казалось… Он что есть мочи кричал, обращался к случайным прохожим, танцевал на улицах, высмеивал религии… Мирослава обожала его за это.
То, что на миг показалось достижимым миражом, накрыло своей безвозвратностью. Осень запятнала деревья, вгрызлась в поникшие листья. Неизменное начало конца природы придавало дням эту острую прелесть.
Только она прикоснулась к Тиму – и он снова уплывал… Мира с пугающей отчётливостью помнила, что он говорил ещё, как предлагал ей раф, забирал сумки, сажал в метро… Она устала, бесконечно устала. Ей было всё равно, как и когда она доберётся до дома, проложенного через Неву. И доберётся ли вообще. Кристальный колющий свет сочащегося восхода тоскливо подчёркивал талую красоту города и неразличимые очертания пара вдали, где-то на границе фаз. А осколки нарождающегося солнца прятались в распластанного дракона, покрывающего Неву.
После ослепительного солнца юга, от которого болели глаза и плечи, босых прогулок по пляжу и тихих поцелуев под завораживающий шум невидимых, но опасных волн внизу, сурово шепчущих людям свою околдовывающую песню. После растворённого в воздухе счастья под застенчивое мерцание маяков, в ряд выстроившихся вдоль прибрежного городка. После задёрнутых штор в их номере и совместного обряда смывания пляжного песка. Под защитой дымки распластанных гор и бледно-зелёного купола сумерек в момент, когда море становится таким же серебряным, как нагретое небо с рассеивающимся по вершинам гор мягким закатом. Тотальная свобода и отсутствие дум о том, что будет, когда придётся возвращаться домой. Тим так же старательно обходил эту тему, как и сама Мира.
8
Она не помнила, как и с каким лицом ехала в лифте. Она не помнила зачем. Она даже не замечала обращённых на себя испуганных взглядов. Наверное, видок у неё был заоблачный. Ну да какая разница теперь! После изматывающего страстью и жарой лета по возвращении в Питер в ловушку захлопнул дождь. Показались изуродованные городом пейзажи с низкорослыми двориками, изъеденными пылью. И из жизни разом исчезли радость, красота и желание будущего – самая необходимая деталь. Утром не хотелось подниматься с широкой постели, заправленной простыми светлыми простынями. Не хотелось даже пить свежий кофе с булочкой. Не хотелось выбираться из квартиры под боль в мышцах и тяжесть в голове.
Она вышла на этаже Артёма. Внизу на необозримой высоте виднелись серая аскетичность городских построек и канал, пронзающий бетонную почву. Дверь с рассеянным видом открыл поджарый блондин.
– Где ты пропадала, мать? – грубовато разразился он.
Не дождавшись ответа, добавил:
– Сейчас не время. Скоро придёт жена.
Мира впилась в него мутным полузакрытым взглядом.
– Да плевать я хотела на тебя, на твою жену и на твоих чёртовых детей!
Артём молча смотрел на неё, напустив на себя лёгкий отголосок стали. Этим искусством он владел в совершенстве.
– Сейчас не время, – хрипло повторил он.
– Нет, сейчас самое время! – зло проговорила Мира.
– Слушай, она придёт с адвокатом по разводам.
Чёрт возьми, как она, Мира, выросшая на тех золотистых просторах под вечернее чтение истрёпанных народных сказок, могла скатиться до такого? Это не её жизнь, не её желания. Это лишь какая-то навязанная проклятая игра, которую она вела, до конца не понимая, насколько чужда этому. Всё расставил по местам Тим, фонтанируя жизнелюбием и новостями, только вот зачем? Может, и дальше стоило обманывать себя, имея шанс хоть на призрак благополучия, чем тушить предательскую боль выше желудка? Но, как бы она ни пыталась обманывать себя, чувство освобождения и даже лёгкой гордости за себя постепенно вырывалось из тусклых отсеков неосознанного.
– Да чтоб тебя… ты что, серьёзно думал, что мне не насрать на тебя? Откуда такое самомнение у блудливого козла? Твоё раздутое на пустом месте ЧСВ даже не забавно. Да я приходила к тебе только затем, чтобы выбросить из головы другого человека! Который лучше тебя в миллиард раз!