– Я их понимаю. А ты в угоду собственному удобству закрываешь глаза на то, что может пошатнуть твоё самомнение избавителя и святого. Ты будешь говорить мне, что они осознанно шли на это… И будешь лицемером.
– Ты видишь вещи только с одной стороны.
– А ты – нет?! Ты хочешь думать, что нищая женщина, поставленная в безвыходное положение, мечтает о вынужденном сексе с незнакомцем! Какая-нибудь иммигрантка без образования, которую насиловал отец или которую бросила мать, прямо-таки жаждет овладеть тобой! А она не виновата в твоих семейных драмах или в том, что ты хочешь самоутвердиться за её счёт! Я ненавижу тебя! Ненавижу!!! Когда я представляю, что ты насиловал женщину, которая не могла дать тебе отпор, да ещё выставлял себя её избавителем, мне хочется покалечить тебя! Ты – олицетворение всего, из-за чего я ненавижу людей!!! Лицемер, собственник, подлец!
Она бросилась бежать по колючей соломе, образовавшейся из перелопаченной травы, дорастающей редким странникам до пояса за годы, когда человек не трогал эти места. Солнце уже лизало близлежащие холмы, трансформируя всё вокруг в агонизирующую долину накануне холодеющих сумерек. Продуваемый позднелетним ветерком дом недосягаемым замком возвышался над этим великолепием.
Мира бежала к чертогу, чтобы забрать вещи и больше не связываться с прошлым. От него только сердце ноет, но ничего не меняется. Варвара потеряна. Отступать некуда. Надо выдохнуть, собрать себя по кускам и найти жизнь и смысл где-нибудь в новых краях.
Желание никогда не видеть обоих боролось с сожалением, что не будет больше этих разговоров в ворохе простыней под аромат изысканных духов. Не будет и зыбкого ощущения приверженности к чему-то тёплому, сформированному и значимому. Ощущения, важного с самого детства, когда она безмолвно бегала за старшими ребятами на их такой, казалось, большой улице, олицетворяющей весь мир. Ощущения, толкающего получать образование и пришвартовываться к значимым людям, чтобы не уронить себя.
Мира начала задыхаться, но боялась, что остановка приведёт к очередной сцене с Арсением. Она не могла сладить с ним. Она не могла переубедить его. Он оказался бесполезен со всех точек доступа. Чужой, упёртый мужчина. Сосредоточие её омерзения.
Мира ввалилась в дом, слыша какой-то звук… Звук знакомый, всплывший откуда-то из прошлой жизни. Её имя, произносимое кем-то очень родным и давно уплывшим. Она развернулась и в открытом дверном проёме внизу крыльца увидела Тимофея.
36
Мира молча пялилась на Тима. Он улыбался, говорил что-то, что заглушал стук в её ушах. И смотрел, а она ждала действия от него. Но он просто взирал на неё, будто призывая к шабашу своим наивно-искушённым видом и склоняя её к падению одним поворотом глаз с впрыснутой в них зеленеющей памятью эволюции в отражении неба.
– Знаешь, то, что я наговорил тебе тогда… Я просто искал несуществующие причины очернить тебя, чтобы не так было больно рвать, – разобрала Мира слова, которые так кстати пришлись бы всего год назад. Дождливым днём после их приземления.
Зачем он здесь, этот возвышенный мальчик с каким-то мечтательным, невзирая на живость, лицом? Не ведающий порока и отчаяния, живущего в сердцах их омерзительного трио?
Мира не могла спокойно смотреть в эти безукоризненные глаза мятного цвета. Она сразу вспоминала непреодолимую силу, которая, столкнув в свистопляске ревущего лета, позже заставила их дышать кожей друг друга в маленьком номере на берегу Средиземного моря. Горы там рассеивающимися замками восставали в глубинах дорог. От воспоминаний об этом по внутренней стороне её коленей пробежала дрожь. В душе вновь начинало клокотать от чудовищной несправедливости прошедшего, от бешенства, что всё вдруг происходит не так, как хотелось избалованной дочери мягкой матери. И оттого, что Тим разрушил легенду о ней как о недосягаемом, которое все хотят удержать, едва коснувшись.
– Нет, ты всё правильно сказал. Человека хуже меня тяжело найти. Те, кто портит детей и взрывает древние памятники, куда духовнее. К ним общество привычнее.
– Вот это моя Мира! – с улыбкой облегчения произнёс Тим.
В солнечном сплетении Миры что-то болезненно пухло.
– Мы можем уехать, – добавил он серьёзнее, не дождавшись её реакции. – Детей ты никогда не хотела.
Он двинулся к ней. Мира отпрянула.
– Ты что хочешь? – прошептала она, с трудом борясь с бешенством. – Ты вернуться хочешь? Сейчас? Спустя столько времени? Зачем? Ты переосмыслил что-то или просто поддался очередной дебильной идее?
Воспользовавшись его замешательством, она заорала:
– Ты не можешь так поступать с людьми! Исчезать, а потом триумфально возвращаться!
– Мир не крутится вокруг тебя, – со слегка натужным спокойствием отозвался Тим, склоняя голову набок.
– Зачем мне спутник, который так считает?
– Ты сама говорила, что у человека должны быть интересы помимо любви.
– Ты понял всё не так. У нас дело не в моей значимости, а в твоём страхе огласки. И с этим смириться невозможно. А теперь ты почему-то передумал – наверное, увидев, что я не загнулась без тебя. И ждёшь, что я кинусь к тебе, как к избавителю. Но этому не бывать.
– Мира, сказки о любви либо врут, либо скверно заканчиваются.
– Я никогда не читала сказки о любви и тем более никогда им не верила. Но вот парадокс: в жизни хочется жить по совести и иметь под боком тех, кто дорог. А не вступать в сделки с нежеланным.
– Мира!
– Я тебя не простила! – закричала Мира. – Да даже если бы и простила, всё равно! Что сделано – не воротишь. Можно сколько угодно казниться, но ущерб нанесён.
Без слов больше Мира вскочила на лестницу и через несколько ступенек взлетела наверх. Дрожа, она со всей силы захлопнула дверь, слыша, как Тим начал подниматься и недоумённо увещевать её. Эта его растерянность вперемешку с навязчивостью всегда раздражала Миру.
37
«Я всех вас ненавижу! Вы пьёте мою кровь», – проносилось в её голове, пока она сметала свои вещи с полок. Впопыхах Мира схватила рюкзак и бросилась к балкону. Перелезла, спрыгнула и, выбивая кедами пыль, бросилась бежать сперва по участку, затем, перемахнув через забор, к реке. Её не покидал страх, что кто-то из мужчин окликнет или догонит её. Но волнами били лишь звуки тишины и редкие перекаты птичьего голоса. Мира взобралась на мостик через низенькую речушку, ловко перебирая ничем не стеснёнными ногами в свободной юбке. Сучья вездесущих деревьев царапали открытую лету кожу. Солнце разорванной тенью от верхних ветвей ласкало лицо. Впереди во всём своём золотом великолепии восставало поле безбрежной пшеницы. Мира остановилась, в восхищении впитывая цвета, воспетые Венециановым.
Не быть