Мире с её возраста спорными казались многие утверждения матери, обиженной на всех и винящей мужа в своих невзгодах начиная от загубленной жизни и кончая отвалившимся колесом на чемодане. И уже с подросткового возраста, вынужденная анализировать свалившиеся на неё открытия, Мира чувствовала в этом подходе нечто ненатуральное – как-никак, а век бесправия унесла в свою могилу кипящая история человечества. Но многие продолжали за него цепляться, оправдываясь собственной безграмотностью и ленью. Добиться положения оказалось тяжелее, чем переложить ответственность за себя на кого-то, кто непременно начнёт злоупотреблять властью. Мирослава привыкла обращать внимание лишь на просвещённых людей и не могла поверить, что кто-то добровольно может регрессировать. Дочь так и не стала ни на чью сторону в затяжном и вялом споре родителей. Ей помогали устойчивый темперамент и наблюдение, что жертвы и палачи – весьма условные градации.
– Она нуждалась во мне, только когда я была маленькая. Теперь даже не предпринимает попыток сблизиться, не хочет слышать правду. Мама любит лишь беззащитных маленьких детей, но ни в коем случае не чужих, утверждая тем самым власть над ними. А со мной она будто не знает, что делать теперь.
– Матери такой титанический труд проделывают с детьми, а на них потом спускают всех собак.
Мира поджала губы, не смотря на Варю.
– Я поняла, – заключила Мира, – что мой феминизм вырос не на абъюзе отца, а на пассивности матери. Жизнь многолика. И даже мучитель матери может стать другом. Виновата, скорее, модель общества. Её-то мы и должны исправлять первым делом, потому что здоровое общество рождает здоровых людей. А не тех, кто винит исковерканных невежеством и страхами за то, что они не смогли пробить стеклянный потолок над собой. Нам говорят, что мы приобретаем опыт, а на деле становимся лишь изнасилованы социумом и той невыносимостью существования, которую он ставит перед нами. Или даже не он, а сама схема запуливания нас на эту планету. Но и выжить без других мы не можем.
– Где грань между податливостью и стервозностью?
– Грань в неадекватном восприятии людей, которое варьируется от желания твоей смерти в муках за прочойс до превозношения за плечи правильной формы. Планета нереально перенаселена, повсюду люди, а в головах у них солома. Какие-то биороботы на пикетах, которые чувствуют свою значимость, лишь заручившись поддержкой стада. Тяжелее всего жить, не имея эмоциональный отклик на людей. Ненавижу собственную обидчивость! Давно уже нужно сделать выводы и перестать истерить. Но душа гибкая.
Мира перевела дух, скорбно глядя в пустоту.
– Если ты себе не поможешь, тебе никто не поможет. Общество сделало больной мою мать, а темперамент и попустительство бабушки, любящей своих дочерей без оговорок, довершили дело. Тут виктимлейблинг верен процентов на сорок. Не у всех есть зубы и желание. Но в Скандинавии мама добилась бы куда большего, её бы по-другому взращивали. Ещё и провинция паразитировала на ней всю жизнь, выпивая и так неплодотворные соки.
– Общество подавляет всё, что вытапливается из его подгнивающих краёв. Общество, где нормально молчать, чтобы тебя не затоптали. Феминизм вылечил мои отношения, избавив меня от сексизма в сторону мужчин. Я не требую от них смелости, мужественности, финансовой обеспеченности. Не одобряю армии и того, что они тут же обязаны бить морду обидчикам. Но и у меня тогда руки развязаны – они не могут требовать от меня взамен обязательного ужина.
– Как вообще можно людей поделить по гениталиям и заочно возненавидеть одну из сторон?
– Нельзя. Много чего нельзя, что происходит.
– Говорить, что люди сами виноваты в своих проблемах, может лишь тот, кто не видел жизни или для кого она вынужденно чёрно-белая, предельно прямая и понятная. Тот, кто не понимает механизмов управления, подавления и формирования мнений, кто полагает, что люди рождаются и существуют как-то автономно от стран и их политических, социальных систем, наверное, могут говорить, что люди сами во всём виноваты, обнажая даже не бессердечность, а обыкновенную ограниченность.
– Бессердечность – это ограниченность… Блестящая мысль. Поступки людей необязательно логичны, хоть и рассуждаешь о них в самом разумном ключе. Но наступает миг – и разум затмевается, а наружу выходит скрытое. Меня забавляют комментарии о чьих-то ошибках – надо было понять, надо было догадаться, надо было логически рассудить, что тебя оставят одну с ребёнком, ограбят, изнасилуют, бросят в атомный взрыв… Критики словно сами никогда не были детьми и юношами, которые вынуждены открывать для себя мир сами и натыкаться на камни каждый шаг. Которые влюблялись и верили, что это навсегда.
– Если слушать всех вокруг и пытаться следовать их неосуществимым требованиям, можно сбрендить.
– А ещё можно отрекаться от всего во имя людей, которым плевать. И которые тебя же будут винить, что твои дела не очень.
– Самоотречение… Безнадёжная старь из веков, когда ничего было нельзя. А некоторые всё ещё за это цепляются. Лишь бы земля из-под ног не ушла. Жертвенная любовь – излом психики. Жертвы может требовать лишь строй, который доводит тебя до исступления безысходности, обобрав до нитки. Правда в том, что здоровый человек способен обойтись без кого бы то ни было, потому что мы «рождаемся сами, живём сами и умираем сами». Сказки о жертвенности – крик о помощи от людей, обманом затянутых в жёсткие рамки господствующего строя, людей, изуродованных сложившейся системой ценностей, но не признающих этого и орущих, что им-то комфортно, нечего другим ныть! Правда в том, что одна в ситуации ограничения может выдрессировать себя извлекать выгоду из собственной сломленности или начать обороняться, а кому-то по кайфу и хиджаб. Мне повезло: эксцентричность родителей лишь заставила меня быть спокойной к мелочам и терпимой к порокам других. Может, тут дело в темпераменте, но я верю, что человек воспитывает себя, что фатализм верен лишь для тех, кто в него верит. Мне очень помогли книги по популярной психологии про ком созависимости. Это надо преподавать в школе, а не слово божие. Слово божие – чтобы глаза залепить смолой. А их надо растопырить до боли.
– Как верно ты говоришь…
– Моя семья научила меня смотреть за пределы коробочки, в которую нас кинули на дно и залепили рот дутой мощью