- Похоже, маменька-то ваша не из богатеев была, маленькая госпожа? Или слуги не всё упаковали?
Я замялась, совершенно не представляя, что ответить на этот вопрос. И Берта проявила удивительную деликатность, решив, что я стесняюсь собственной нищеты:
- А вот не дело, маленькая госпожа, невесту в этаком туалете гостям показывать! Надо бы сходить к дядюшке вашему и сообщить, что никак невозможно его приказание выполнить, – она вопросительно посмотрела на меня.
Я яростно замотала головой:
– Нет уж, я к нему не пойду! – вторую беседу за день я просто не выдержу.
- А и не ходите, маленькая госпожа, – легко согласилась Берта. – Он вас, может, и слушать не станет. А вот ежли вы не против, я бы сама к нему сходила, – она смотрела на меня, как бы спрашивая позволения на такой разговор.
И я с облегчением согласилась:
- Сходи, пожалуйста. Я буду очень тебе благодарна, Берта!
Не откладывая дело в долгий ящик, сиделка выплыла из комнаты и отсутствовала минут десять, не меньше. Я уже пожалела, что согласилась на эту авантюру. Кто знает, может действительно прежняя Эльза жила в очень стеснённых условиях? Однако Берта вернулась с победным румянцем на щеках и огорчённо доложила мне:
- Оказывается, маленькая госпожа, как вы в беспамятстве-то слегли, так слуги старые всё, что ни есть в усадьбе растащили! Я уж и то дядюшке вашему высказала: мол, надобно бургомистру пожаловаться. Пущай их, поганцев этаких, научат и плетьми накажут! Опекун-то ваш ведь сказывал, что у вас даже туалет для гостей золотом был вышит! Ан ничего и не осталось, – она расстроенно развела руками. – А только я ему так и сказала, что благородную госпожу не позволительно в таком-то виде гостям важным представлять! Так что завтра с утречка, маленькая госпожа, поедем мы с вами аж в центр Роттенбурга, на Ткацкий рынок! Там изо всех самые наилучшие ткани! Уж один-то туалет хоть как надобно перед свадьбой справить, – и скромно потупившись, но с некоторой гордостью в голосе добавила: – Господин баронет попросил меня с вами заместо компаньонки вашей прокатиться! Я уж и не стала отказывать…
Следующим утром выехали мы еще в ранних сумерках. Дядюшкин экипаж был тесноват, а на улице довольно тепло. Именно тут, сидя рядом с ним, я и заметила, что от старика изрядно пованивает. Похоже, вместо того, чтобы поменять рубаху или хоть обтереться мокрым полотенцем с утра, он вылил на себя пару флакончиков духов. И теперь тяжелый едкий запах каких-то сладких восточных благовоний смешался с кислым духом старческого немытого тела и лука. На завтрак мой опекун предпочел обычной каше плавающую в жире огромную яичницу из четырех яиц с жареным беконом, которую заедал белым хлебом и закусывал порубленным на крупные дольки сырым луком. Аромат получился непередаваемый, и я искренне завидовала Берте, которая сидела на скамейке напротив.
Спасало меня то, что провинциалке было простительно глазеть на столичные дома. Дядюшка, пусть и ворчливо, но периодически комментировал то, что мы проезжали:
- А вот это на площади арка триумфальная. Это в честь победы в прошлой войне сам король повелел герцогу фон Рогерду построить. А вон смотри-смотри! Видишь, шпили торчат?! Там, во дворце сам его величество живет! – произносилось это с такой гордостью, словно опекун старался произвести на меня впечатление масштабами и роскошью города. – Если бы не моя доброта, Эльза, сидела бы ты всю жизнь дома и никогда не увидела столичного великолепия.
– Да, дядюшка. Спасибо, дядюшка.
Город был большой, шумный и не слишком чистый. Однако все же каких-то совсем уж кошмарных средневековых ужасов я не наблюдала: не текли по вымощенным дорогам ручьи из нечистот, не валялись в гигантских лужах посреди дороги свиньи. Да и самих луж не наблюдалось. Под хвостом у каждой встреченной лошади болтался специальный мешок для сбора конских яблок. Попахивало, конечно, от упряжек, но не так, как воняло от дяди.
Ближе к центру дома попадались двух- и даже трехэтажные, с чисто вымытыми окнами и цветочными клумбами-вазонами у парадных входов. Зелени, правда, было маловато, зато изобиловали небольшие площади с центральными фонтанами-поилками, где толпились местные жители, набирая воду.
Я с интересом рассматривала одежду. Как ни странно, статус человека определялся достаточно легко. Все дорогие ткани, шелка и бархаты были либо на всадниках, которых по столице передвигалось множество, либо на людях, которые ехали в колясках или каретах.
Горожанки, передвигающиеся пешком, носили платья, похожие на мои. Самые богатые даже ухитрялись отделывать такую одежду аппликациями из бархата или шелка. Но полностью дорогих туалетов на пешеходах не было. Зато туалеты горожанок были достаточно ярко окрашены. А вот бедные люди сразу отличались от этих пестрых фигур серо-коричневой цветовой гаммой. Грубоватые льняные рубахи у мужчин и такие же платья на женщинах. Лен чаще всего даже не белёный, а природного желтовато-серого цвета. Но даже среди простонародья были модники, которые красили штаны или пояса к платьям. Я сильно подозревала, что этот коричневый цвет происходит от луковой шелухи.
А в целом у меня все равно было странное ощущение, что я попала на съемки какого-то художественного фильма и сейчас передвигаюсь между декорациями.
Длилось это ощущение ровно до того момента, пока по требованию дяди мы не остановились на краю довольно большой площади. Старик грузно повернулся, чтобы лучше рассмотреть действо, и сидел полубоком, изрядно прижав меня к краю коляски.
Там, среди огромной собравшейся толпы зевак, на высоком помосте секли привязанного к столбу мужчину. Был он обнажен по пояс и стоял спиной к нам. Пару мгновений я, не понимая, таращилась на это зрелище. А потом палач хэкнул, кнут просвистел в воздухе и спину жертвы украсила новая алая рваная полоса. Мужчина вздрогнул и обмяк…
К сожалению, зрение у меня всегда было великолепное, и я видела кровавые лохмотья мяса, свисающие по обе стороны рассеченной кожи. Кровь стекала на его голую поясницу