— Каждого убитого, — напомнил украинец. — Но даже выиграв у всех, вы не можете получить свободу за оскорбление богини Инанны. За это полагается смерть, но Ада использовала Анаат, это своего рода помилование. Богиня Инанна может использовать его раз в год в отношении любого или группы людей, — пояснил Саленко. — Таким образом, они не могут вас казнить, но и не могут отпустить, даже если вы чудом выиграете все поединки, — голос украинца дрогнул, он мысленно уже хоронил меня и Этаби.
— Ты сказал, что не могут дать свободу, даже если мы выиграем все поединки? — напомнил я переводчику, стоявшему с кислым выражением лица. — А как же это право помилования?
— Оно спасло вас от смерти там у ворот, и оно неприкосновенно. Но закон Тешуба — Тарку по крови, их верховного бога, выше права помилования Инанны.
— Вик, давай не мути, — я начинал терять терпение, — что будет, если мы выиграем все поединки? Они же не могут нас казнить, будут держать в яме, пока мы сами не умрём?
— Вас продадут в рабство, — еле слышно выдохнул украинец. На минуту я задумался — выиграть такое количество поединков было фантастикой. Но даже если это произойдёт, перспективой является рабство. Представив реакцию Этаби на рабство, еле сдержал смех — не стоило провоцировать жрецов, ещё заменят колодку на петлю.
— И Ада ничего не сможет сделать, чтобы нас не продали? — задал уточняющий вопрос. Саленко отрицательно покачал головой, в уголках его глаз блестели слёзы. Украинец был хорошим, порядочным человеком. Природа не дала ему физических данных быть бойцов, но судьба наделила его чистым сердцем.
Жрецы терпеливо ждали окончания диалога. Убедившись, что я получил всю информацию, седовласый приблизился ко мне:
— Ты умрёшь как собака, — по слогам произнёс жрец. В переводе не было необходимости — по интонации и паре знакомых слов я понял, что мне сказали.
— Только после тебя, тварь! Переведи, — потребовал голосом, не терпящим возражения. Мои слова вызвали безудержный смех у всех троих: жрецы даже согнулись пополам, хлопая себя по коленям.
Закончив смеяться, седовласый крикнул вглубь залы: появилась стража и с меня сняли колодку. Заломив мне руки, вывели из храма и сразу накинули петлю на шею.
— Завтра первый бой, я попробую принести еды ночью, — успел крикнуть Саленко, прежде чем меня повели обратно. Уже сгущались сумерки, у одного из стражников горел факел, которым он освещал дорогу нашей процессии. Петля с шеи сняли, только когда я опустился в яму на уровень решётки. Стражник ногой толкнул мою голову, едва не скинув меня с лестницы.
— Ты будешь тридцать первым, сука, — пригрозил ему, спускаясь вниз.
— Арт, ты где был? — Этаби сидел прислонившись к каменной стене. В темноте было трудно разобрать выражение его лица, но голос был бодрый. Не торопясь пересказал ему про визит в храм и наше возможное будущее. Информацию про поединки хуррит воспринял с радостью, а вот при слове рабство, заскрипел зубами:
— Я перегрызу им глотки, грязные сожители ослов.
— Ну до рабства нам ещё дожить надо, — остудил парня, — впереди тридцать поединков. А в твоём состоянии ты даже с блохой не справишься, не то что с вооружённым противником.
— Я завтра встану на ноги, — возразил хуррит, — мне намного лучше. А через день буду готов к поединку.
— И умрёшь, опозорив славный род хурритов, — перехватив его руку, продолжил, — Этаби ты слишком слаб. Пока ты реально не окрепнешь, сражаться буду я, а ты будешь притворяться, что не можешь стоять на ногах.
— Не буду, — хуррит даже попробовал встать.
— Будешь! — Усадив его обратно, постарался доходчиво объяснить, что вопрос не в геройстве, а в выживании. Битых полчаса уговаривал, объяснял, приводил разные доводы, но упрямец только мотал головой. Пришлось нанести подлый удар:
— Ты помнишь наш поединок? Я играючи тебя победил, хотя в тот момент ты был здоров. А сейчас весь в ранах, чудо, что ты остался жив. Ты даже стоять на ногах не можешь. Пройдёт дней десять, и, возможно, тебе придётся выйти на поединок. А до этого ты будешь делать то, что я скажу.
Напоминание о болезненном проигрыше подействовало. Этаби признал, что как боец я сильнее и быстрее.
— Пойми, чем дальше будут поединки, тем сильнее будет противник. И вот тогда выйдешь ты, чтобы сразиться с самыми сильными, — посыпал я бальзам на уязвлённую гордость хуррита. Этаби даже повеселел, мы полчаса просидели, обсуждая предстоящие поединки, пока наверху не послышался шум, и свет факела не озарил яму.
— Арт, я принёс еды.
Саленко спустился с корзиной из ивовых прутьев: в этот раз нам дали мясо, два больших куска, сыр, лепёшки и глиняную бутыль молока.
— Ты живой, — обрадовался украинец хурриту, получив в ответ заверения, что, поправившись Этаби, перебьёт всех хеттов в городе.
— Ада добилась, чтобы вас нормально кормили, — сообщил Саленко, передав мне слова моей жены, что она меня безумно любит и уверена в моих победах. В принципе её уверенность была логичной — зная мою подготовку в ГРУ, Ада могла питать такие иллюзии.
— Передай ей, что всё в порядке, пусть не лезет на рожон. Это ещё не конец и даже не начало, всё впереди, — я многочего хотел сказать, но сверху криками заторопили посыльного. Пожав нам руки, Саленко торопливо взобрался наверх, унося с собой пустую корзину и факел.
— Давай спать, Этаби, — наевшись, почувствовал, как меня клонит ко сну. Необходимо выспаться перед боем, чтобы утром не было разбитости. Остатки еды завернули в кусок ткани и положили в стороне. В этой яме в противоположном от нас углу было небольшое углубление, используемое нами как отхожее место. Не знаю глубину, но, похоже, она была значительной, мне даже при дневном свете не удалось увидеть дно. Запах из ямы лишь временами достигал нашей темницы, заставляя подавлять рвотные позывы.
Долго не мог заснуть, жёсткое каменистое дно ямы не лучшая перина. А всю солому, что нам дали, отдал Этаби. Хуррит уже полчаса храпел, а я всё не мог уснуть. Перед глазами проходила вся моя жизнь, начиная с детства в детдоме и заканчивая содержанием в вонючем зиндане. За предстоящие поединки не сильно беспокоился — в эту эпоху люди не были знакомы с обманными