Вспышка несильной боли в висках на мгновение ослепила. Я тряхнула головой, зажмурилась и несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула.
«Тебя могли сжечь из-за него, – шептал внутренний голос. – Посмотри на свои руки, видишь синяки? Они остались от ударов камнями. А с каким позором тебя за шкирку тащили в центр?!»
Я вскинула голову, вперила взгляд в заплывшее лицо Кузьмы. Не помнила уже, когда в последний раз он был хотя бы менее опухшим. А трезвым? Тоже не помню.
Я на коленях подползла к Кузьме. Втянула носом воздух у его лица: едва уловимый запах перегара. Хорошо, что он не пьян. Мне нужно, чтобы Кузьма был в сознании.
Отползла. Снова села. Растерянно заозиралась по сторонам, на короткий миг поймав себя на мысли, что надо бы вернуться домой и оставить все как есть.
«Оставить его? – проворчал внутренний голос. – Слабачка! Неудивительно, что все вытирают об тебя ноги».
– Хватит! – крикнула я шепотом, сжимая голову двумя руками.
Я сошла с ума. Сошла с ума, вот в чем проблема!
«Никчемная тряпка, – продолжал голос в голове. – Давай, поднимайся и вали домой. А еще лучше, сначала развяжи Кузьму. Нет, не так: развяжи, погрузи в тачку и отвези домой. А что? Разве ты не этого хочешь?»
– Заткнись! – рявкнула я.
Мой громкий крик пронесся по лесу. Эхо ответило множеством голосов: сначала нервным, потом отчаянным и закончило тихим, печальным.
Я дрожащими руками расправила юбку. С места не сдвинусь, пока Кузьма не очнется. А того, что сердце колотится так, что аж к горлу подпрыгивает, предпочту не замечать.
Мы здесь одни. После случая с Ванькой в лес никто не сунется в ближайшие дни, а может, месяцы. Кузьмы хватятся не сразу: он часто ранним утром уходил на пастбище и там пил с пастухом до заката. Никто его искать не будет до самой ночи.
Я встревоженно облизнула пересохшие губы. Кузьму привезла. Сижу. Мы наедине. Делать дальше-то что? Я могла бы задушить его подштанниками, это несложно. Или оттащить к болоту, а уж из трясины ему не выбраться. Может, позвать Хари? Я ведь обещала ей человека для развлечения.
Тряхнула головой со всей силы. Нет, я сама, я должна сделать это сама. Он меня оболгал, меня подставил, не Хари.
Я вскочила на ноги и принялась ходить по поляне. К горлу подступил комок слез от страха. Мне было страшно, сама не знаю почему: то ли из-за того, что собираюсь сотворить, то ли из-за того, что я вообще на это решилась.
Мандраж потихоньку отступал, но чем больше я вспоминала прошлое, тем сильнее кипела в венах кровь..
В голове собирался туман. Путал мысли, прятал хорошие воспоминания, а вот плохие словно силком тащил из глубин памяти.
В одну из зим, когда я была еще ребенком, Кузьма пришел к моей бабушке за отваром от кашля. Я тогда верила людям, тянулась к ним… К тому же я знала, что этот мужик – муж моей тети. Я выбежала ему навстречу из спальни с деревянной дощечкой, на которой угольком нарисовала лошадку. Улыбнулась во весь рот и принялась прыгать вокруг Кузьмы, нетерпеливо ожидая одобрения рисунка. Кузьма пошатывался, от него дурно пахло брагой. Он взглянул на меня косыми глазами и прорычал:
– Пшла вон, демонская шавка.
Почти не помню своей реакции. Мне не были знакомы фразы «пшла вон» и «демонская шавка», я не понимала их смысла, но тон, которым они были произнесены, заставил меня спрятать улыбку.
Я выставила дощечку перед собой и взволнованно спросила:
– Правда, красивая лошадка?
Ответом мне стал подзатыльник. Не больно было совсем: Кузьма не посмел сделать мне больно, иначе бабушка его бы тут же прогнала. Да он бы и обзываться при ней не стал, но бабуля вышла на улицу за снегом…
Я быстро заморгала, развеивая картинки прошлого перед внутренним взором. Тени сгущались под деревьями, а от болота к нам на поляну приполз сизый туман. Он окутал стволы, клочками повис на колючих кустах, укрыл собой ноги Кузьмы.
До утра оставалось совсем немного.
Когда золотистые солнечные лучи пронзили кроны деревьев и залили поляну светом, я набрала несколько тонких прутиков, оборвав молодые деревья, и отыскала сухую ветку с острым концом. Сложила все это рядом с ясенем и уже собиралась пойти к ручью, чтобы напиться, как Кузьма проснулся.
– Какого… хрена? – Хриплый ото сна голос за спиной заставил меня обернуться.
– Доброго утра, – пожелала я вполне искренне.
Мой голос принадлежал словно не мне. Твердый, уверенный и чистый. Я за собой такого спокойствия ранее не замечала, но этой ночью в груди будто что-то надломилось.
Осознание этого мелькнуло и пропало.
– Анка, – бросил Кузьма, ошарашенно озираясь по сторонам. Он все понял довольно быстро и принялся дергаться, пытаясь высвободиться. – Ты че удумала, слышь? Развяжи меня!
Я шагнула к нему, подняла с земли прут. Согнула в одну сторону, в другую – хороший, не сломается.
– Стой, дура! – Кузьма вжался спиной в ствол, подогнул ноги, опасаясь за свое естество.
– Зачем ты это сделал? – спросила я, приближаясь. – Я помогла тебе с твоей проблемой, мази не пожалела… А наутро за мной пришли. Почему?
– Да че с этих баб взять-то, а?! Одна истеричка подговорила вторую….
– Почему? – рыкнула я, чувствуя, как наливаются кровью глаза. Ярость затмевала разум, и бороться с этим я не могла. – Ты сказал Лукерье, что я тебя околдовала!
– А че я должен был делать? Правду говорить? Да меня ж Прокоп на части разорвал бы!
Рука, сжимающая прут, размахнулась сама собой. Прутик хлестко обжег грубую кожу Кузьмы, и тот взвыл. Его вой отрезвил меня. Я отбросила прут, испугавшись, и прижала ладонь ко рту. Что я творю? Господи…
«Умница, – радовался внутренний голос. – Ты молодец, Анка, молодец! Если бы его казнили за ложь, то он бы заживо горел в огне, а это больнее».
Красная линия ожога проявилась на груди и плече Кузьмы. Он стрельнул в меня шокированным взглядом. Мы встретились глазами, и Кузьма залепетал:
– Ты че, а? Анка, мать твою! Че ты, а? Да не виноват я, не виноват! Лукерья все придумала…
Лукерья, значит. Не он