Не-ет! В России покойных надо навещать летом, когда торжествует зелень и надгробия едва виднеются в зарослях, словно остатки древнего города в джунглях. Или – зимой, когда снега поглощают могилы по самые кресты, точно белые пески – оазис. В крайнем случае осенью, когда вороха красно-желтой листвы засыпают погосты, как горячий пепел – Помпеи. Но только не весной! Бр-р…
Они шли уже вдоль желтой стены нового колумбария: прямоугольные замусоренные, затянутые мертвой паутиной пустоты дожидались кремированных жильцов, словно весенние скворечники – пернатых гостей. Вскоре появились первые ниши, запечатанные мраморными досточками с фамилиями, датами и овальными портретиками усопших. Чем дальше – тем все меньше оставалось пустот и все больше возникало бывших лиц, бесплотных имен, окончательных дат. Впереди они увидели небольшую толпу.
– Здесь! – определила Сплошная.
Могила оказалась напротив секции колумбария, отведенной Дому ветеранов культуры. Со своих досточек, из овалов, будто из крошечных иллюминаторов отплывающего теплохода, смотрели, прощаясь, совсем, кажется, не опечаленные смертью Ян Казимирович, богатырь Иголкин, Чернов-Квадратов… Под портретиком комсомольского поэта чернело четверостишие:
Прохожий, как бы далеко
Ты ни был устремлен,
Придешь сюда, где Бездынько
Лежит, испепелен!
Живые насельники теснились в узких проходах возле новой витой оградки, обступив нечто, окутанное серой казенной простынкой. Среди собравшихся Кокотов узнал Ящика со Златой, академика Пустохина, акына Огогоева, композитора Глухоняна, всесоюзного цыгана Чавелова-Жемчужного, приму Саблезубову, батьку Пасюкевича, осиротевшего Бренча… Чуть в стороне стоял одинокий Меделянский, ссохшийся, похожий на ипокренинского доживателя. Регина Федоровна, в простеньком зимнем пальтеце, нарочно отвернулась, чтобы не видеть Валентину Никифоровну в дорогой норковой шубе. Писодей с удивлением нашел среди прочих и Жукова-Хаита, одетого в душегрейку и черный суконный подрясник, подпоясанный офицерским ремнем. На голове у него была скуфейка, в руках – четки.
Все они смотрели на Кокотова с пытливой приветливостью. Так смотрят на человека, о котором говорили, мол, не жилец, а он вот – идет навстречу и, значит, пока не умер. Андрей Львович смутился, почувствовал игольчатую боль в переносице и сжал в кармане маленького теплого трубача. Поняв чувства мужа, Валюшкина ласково шепнула:
– Котик, все хорошо!
Они медленно подошли к ограде: сквозь протаявший снег виднелись широкие ломти желтой глины с глянцевыми следами от заступов. Венки, прислоненные к плите, за зиму пожухли, а золотые надписи на черных лентах расплылись.
– Начнем, господа! – по-хозяйски распорядилась Сплошная, бросив на могилу две ветки крупных белых лилий.
Ящик послушно дернул за веревочку – и покров спал. На темно-красном полированном граните был выщерблен покойный режиссер: он стоял, уперев руку в бок, и улыбался, хмуря лохматые брови. Перышко на знакомом берете напоминало рыбью кость.
– Похож! Как живой! – залопотали насельники.
Под портретом в виньетке, свитой из киноленты, желтела скорбная надпись:
ЖАРЫНИН
ДМИТРИЙ АНТОНОВИЧ
Игровод
19.03.1954–23.09.2009
КОНЕЦ ФИЛЬМА
Вдова, всхлипывая и что-то шепча, положила на постамент, еще не отмытый от цементных разводов, желтые розы. Андрей Львович устроил рядом свое пластмассовое приношение, а мистер Шмакс, узнав хозяина, задрал бородатую морду и, надувая щеки, завыл.
2007–2012
Примечания и комментарии
Так говорил Сен-Жон Перс
Конечно, лауреат Нобелевской премии французский Алексис Леже, дипломат и поэт, печатавшийся под псевдонимом Сен-Жон Перс, ничего такого никогда не говорил. Устав от дипломатических протоколов, переговоров и отчетов, он сочинял изысканно невнятные стихи, в которых я, честно говоря, так почти ничего и не понял. Но предположив, что во всем виноват неадекватный перевод (стихи верны родному языку, и чем талантливее – тем вернее), я спросил при случае знаменитого французского русиста Рене Герра, насколько хорош Сен-Жон Перс по-французски? Он ответил мне тем амбивалентным выражением лица, которое мы напускаем на себя, когда природная деликатность борется в нас с чувством справедливости.
Впервые же я услышал это имя – Сен-Жон Перс – в 1987 году, когда мы с режиссером Сергеем Снежкиным в Комарово писали сценарий по моей повести «ЧП районного масштаба». Снежкин без конца ссылался на какого-то Сен-Жон Перса, часто используя могучий непечатный потенциал русского слова. Оказывается, у них во ВГИКе был профессор, обожавший этого французского поэта и цитировавший его при каждом удобном случае. В итоге студенты стали передразнивать преподавателя, приписывая нобелевскому лауреату разный вздор. Например: «“Стойте справа, проходите слева!” – как завещал Сен-Жон Перс»…
Прошло много лет. Сочиняя «Гипсового трубача», я подумал: «А почему бы моему герою Дмитрию Жарынину, выпускнику ВГИКа, учившемуся примерно в то же время, что и Снежкин, не позаимствовать эту шутку былых студентов? Талантливые были выдумщики! Жаль, никто из них не стал Феллини, Куросавой или на худой конец Эльдаром Рязановым. После этого решения мне не оставалось ничего другого, как по мере написания романа делиться с Жарыниным теми соображениями и думами, что посещали мою голову. Насколько они оригинальны и заслуживают внимания, судить читателям.
Вместе с тем я надеюсь, что знатоки и ценители творчества истинного Сен-Жон Перса отнесутся к этой мистификации с тем же снисхождением, с каким истые огнепоклонники отнеслись в свое время к нашумевшему сочинению Ницше «Так говорил Заратустра».
Юрий Поляков
Он и здесь в свободное время Сен-Жон Перса читает!
(«Демгородок»)
Как справедливо заметил Сен-Жон Перс, плохому президенту всегда парламент мешает.
(«Порнократия». Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция! 1993 г.)
Эй, брось лукавить, Божья Обезьяна!
Сен-Жон Перс
(«Гипсовый трубач»)
Если писатель всегда и во всем согласен с властью, он подлец. Если писатель никогда и ни в чем не согласен с властью, он дурак.
Мир тесен, как новый полуботинок.
Каждая прошедшая мимо незнакомка – это часть великого несбывшегося.
Некоторым хорошая память заменяет ум.
Судьба подобна вредной соседке по коммуналке, то и дело подсыпающей в твою кастрюлю персидский порошок.
Лучше завещать, чтобы тебе соорудили надгробие из дерьма, нежели оставить потомкам свои дневники.
Искусство – это бахрома жизни…
Любопытство – первый шаг к потере невинности.
Искусство – это безумие, запертое в золотую клетку замысла!
Мужчины ценят дорогостоящий разврат выше, чем невинность, доставшуюся даром!
Суд – это такое место, где у закона можно купить столько справедливости, на сколько тебе хватит денег!
Искусство – дочь потрясения.
Безграничность фантазии – явный признак ограниченности ума.
Внезапность – скальпель психотерапевта.
Счастье – это лишь предбанник горя.
Эрос есть даже в вакууме!
Кто не глупит в молодости, тот не мудрит в старости.
Диссидент – это человек с платным чувством