Но горянке, стоит признать, терпения не занимать…
– Дунь, а Дунь? Ты чего поешь-то?
Женушка, посмотрев на меня, мягко улыбнулась:
– Я пою древнюю песнь адыгэ о нарте Бадыноко. Ее пели многие женщины в моем роду…
Однако, вспомнив про свой тейп, Дахэжан невольно потемнела лицом – и я тотчас попытался ее отвлечь:
– А расскажи мне про Бадыноко. О чем твоя песнь?
Вновь мягко улыбнувшись, супруга начала свой сказ:
– Бадыноко был славным витязем, нартом – и он воспротивился древнему закону своего народа. Закону, согласно которому старых, потерявших былую силу родителей сбрасывают со скалы…
– Ничего себе… Вот тебе и почитание старших на Кавказе!
Впрочем, черкешенка не услышала моего приглушенного возгласа и продолжила неторопливо так, размеренно говорить:
– Но Бадыноко отказался убить своего отца. Нет, он тайно спрятал его в неизвестной сородичам пещере, где навещал своего родителя, кормил и ухаживал за ним… А в те годы народу нартов пришли беды, одна за другой – и тогда Бадыноко пошел к своему отцу, просил совета. Ведь отец его был не только стар, но и мудр, прожив уже целую жизнь… И советы отца из раза в раз помогали нартам пережить все обрушившиеся на них беды.
– Вот даже как… Ладная, поучительная история.
Дахэжан согласно кивнула:
– У нас Бадыноко также называют одиноким витязем – нартом, пошедшим против древнего, но несправедливого закона. Пошедшим против целого народа – чтобы спасти его! И именно благодаря Бадыноко мой народ теперь особенно уважает стариков и чтит их седую мудрость…
И вновь воспоминание об оставленном тейпе смутило горянку. Пытаясь как-то отвлечь ее, я постарался увести разговор в несколько иное русло:
– Скажи, а сказания о нартах не противоречат вере адыгэ в Иисуса Христа и Пресвятую Троицу? Ведь ты говорила, что твой народ принял святое Крещение – а нартский эпос, насколько я знаю, возносится к временам язычества, многобожия…
Супруга ответила не сразу, мерно размешивая черпаком с длинной ручкой отправленные в бульон специи. Наконец, она заговорила:
– В древних верованиях адыгэ был единый создатель и бог – Великий Тха, Тхашхо. Он создал все сущее – и небо и землю, и людей, и животных… И в то же время он не имел единого воплощения – а подобно бестелесному духу, наполнил собой все вокруг.
– Интересно… Получается, ваш Тха – он как бы Бог-Отец, Создатель мира. И в то же время он Бог – Святой Дух, раз наполняет собой всю землю…
Дахэжан согласно кивнула:
– С принятием христианства Святой Дух – Псатха – был словно приравнен к Тхашхо, а вот Ауш Джерыдже и Мать Его Тхэнана… То есть Иисус Христос и Богоматерь стали ну словно бы младшими богами рядом с Великим Тха. И да – в понимании адыгэ даже боги подвергаются нартскому суду за нарушение обычаев.
Мне осталось только удивленно покачать головой:
– Как все сложно! Иными словами, у вас христианство не вытеснило старых верований, а слилось с ним, раз уж ваш Тха был так похож на Пресвятую Троицу… Неожиданно все-таки. Но ты же понимаешь, что ваше «христианство» не совсем… Да не совсем правильное, что ли? Ну, явно не каноническое?
Черкешенка вновь улыбнулась:
– Понимаю. Ты не забывай, в детстве я много общалась со своей русской няней. А она рассказывала мне о том, как верит в Пресвятую Троицу, а также про жизненный путь Иисуса Христа и Его подвиг… Его жертву, принесенную во искупление людских грехов… После я также спрашивала у наших шогенов – то есть священников – про Ауша Джерыдже. И шоген слово в слово повторил мне слова матушки-кормилицы…
Дахэжан на мгновение задумалась – а после, посмотрев мне прямо в глаза, заговорила с неожиданной страстью, каким-то незнакомым мне доселе вдохновением:
– А ведь это действительно подвиг – даже так, ПОДВИГ! Пойти на крестную смерть ради простых людей, будучи Сыном Бога – поругаемый и избиваемый, униженный… Точнее, люди пытались унизить его терновым венцом, побоями, грубыми словами. А ведь и седмицы не прошло, как они славили Его кличем «Осанна!» при входе Иисуса в Иерусалим! И в то же время в день казни кричали лишь «распни его!», да отпустили душегубца Варавву вместо Христа… И он Сам взошел на крест, хотя в любой миг мог избежать казни – но принял волю Отца, чтобы спуститься в ад и повергнуть врата его, и вывести всех праведников на Небеса!
Я с удивлением, даже изумлением посмотрел на супругу, так горячо и вдохновленно говорящую об Иисусе Христе, – и только после до меня дошло: вот она, истинная вера… Когда не подвергаешь сомнению Евангельских сказаний и принимаешь за истину известное нам жизнеописание Сына Божьего. Когда признаешь Его смерть не как слабость, безвольную покорность и нежелание бороться за себя – а как сознательную жертву, как подвиг, совершенный ради людей!
И уж если Бог попустил своему Сыну взойти на крест и пережить все смертные страдания в человеческом обличье… То какой еще любви может желать человек от Господа?!
Последняя мысль, пришедшая по наитию, не успела, впрочем, окончательно оформиться. Полог шатра неожиданно распахнулся – и внутрь буквально вбежал Алексей, ранее никогда не позволявший себе такой вольности! Меня словно пружиной подбросило с подушек – судя по лицу гридя, хороших новостей ждать не приходится…
– Сторожа у Талицкой заставы перехватила татарский дозор. Троих казаков татары срубили, еще одного сильно поранили стрелами. Наши же донцы семерых поганых сгубили да одного языком взяли… Еще двоих упустили.
– И?!
Алексей в ответ лишь тяжко выдохнул:
– Царевич Ак-Хозя идет на Елец большим войском. Если в ночь на сегодня не явится, то завтра днем точно град обложит.
– Твою же ж… А как степные дозоры?! Мы ведь их на три дня пути в сторону шляхов выставили – неужто все сгинули?!
Гридь отрицательно мотнул головой:
– Доподлинно не знаю, но, похоже, татары заходят не с полуденной стороны – они с восхода, с Булгара идут.
Осознание собственной глупости озарило разум яркой вспышкой.
– Ну, какой же я болван! Ну, верно, ставка Тохтамыша ведь в Казани! О чем я думал… Леха – самое главное: язык сообщил, сколько всего татар?!
Мой телохранитель раздраженно смахнул со лба набежавшую испарину:
– Говорил, что чуть менее полутьмы. Но тысячи четыре точно наберется.
– Зараза… Что думаешь, можно верить?
Дружинный мрачно кивнул:
– Ежели только татарин решился на смертном одре соврать… Но обычно, когда казаки с боя выпытывают языка,