Я повернулся к Петьке и спросил уже по-русски:
– Медведя добили?
– Юдин. Злой был сильно, вот на звере и отыгрался.
– Ага, художника все обидеть могут. Но, если свой шедевр не перепишет, быть ему битым. По коням! – я махнул рукой и похромал к Цезарю. Похоже, что какую-то связку потянул. Что-то не везет мне с охотой. Да так не везет, что частенько мне подленькая такая мыслишка проскальзывает, объявить ее кощунством и запретить отдельным императорским указом. Надо будет обдумать на досуге, и, уже не взлетев как обычно, а очень осторожно взобравшись в седло, я повернул Цезаря к дому.
Глава 11
– Шетарди засвидетельствовал свое почтение царевне Елизавете. – Ушаков закрыл папку и осторожно, словно великую драгоценность, к тому же очень хрупкую драгоценность, положил ее на стол.
Папка – еще одно нововведение, опередившее свое время. Каюсь, данную диковинку привнес в мир я сам. Просто мне надоело, что документы постоянно разлетались, и сделал себе первую папку сам. В общем-то, дело было нехитрое – взять два куска кожи, сшить между собой, вставив в середину несколько деревянных тонких прутьев для придания формы – это была крышка. Сама основа, куда вставлялись документы, представляла собой нечто, напоминающее обложку на тетради все из той же кожи и гибких, но прочных ивовых прутьев. Соединить крышку и основу через полоску кожи было делом пяти минут, во время которых я исколол себе пальцы портняжным шилом, пока делал проколы и сшивал плотные куски. Все, примитивная папка готова, зато мне сейчас не приходилось бумаги по всей комнате ловить, если придет в голову приоткрыть окно, чтобы проветрить помещение. Ушаков сие изделие увидел на моем столе, заинтересовался и очень быстро обзавелся подобной. К тому же Андрей Иванович постоянно совершенствовал свою папку, добавляя в нее все новые и новые детали, типа маленького замка, или металлического зажима, который, во-первых, распрямлял постоянно норовящую свернуться в рулон бумагу, а во-вторых, играл роль дополнительного держателя, для уже готовых документов. Думаю, что очень скоро он и до дырокола дойдет собственным умом, чтобы все было аккуратно подшито в полном соответствии с нумерацией документов. Но пока он бумаги таскал в своей папочке, от вида которой уже у многих придворных начинался нервный тик.
– О чем они говорили? – я задумчиво рассматривал замок на папке Ушакова и размышлял на тему: что мне, собственно, делать с Лизой.
– Я не знаю, царевна, вопреки всем принципам морали, с присущим ей бесстыдством принимала мужчину у себя, оставаясь с ним наедине… – Ушаков поджал губы.
– Попридержи язык, Андрей Иванович, – я вяло ему попенял. – Все-таки об особе императорской фамилии сейчас говорим.
Ушаков ничего не ответил, только еще плотнее поджал губы. Понятно, не одобряет. Но тут уж не до жиру. Надо понять, зачем иноземцы вокруг Лизки танцы с бубнами устраивают. Иначе можем в большущей такой луже оказаться, что уже не выплывем.
Мои затребованные генералы еще не прибыли, а вот гонцы с вестью о том, чтобы пограничные крепости на границе с цинцами были приведены в режим боевой готовности, уже выехали, хоть и договоренностей с самими цинцами у меня достигнуто пока не было. Калмыки приняли новость о предстоящей войне с джунгарами воодушевленно, оставив даже на время свой знаменитый буддистский пофигизм. Но не все. И таким вот нехитрым образом мне удалось снизить напряженность со степи, оставив постигших дзен пасти свои стада в степях Придонья с сезонными миграциями в сторону Кавказа во главе с Церен-Дондуком, а вот их воинственных собратьев с Дондуком-Омбо в качестве старшего отправив на покорение нового и возвращения себе родного, но давно потерянного.
Куратором над калмыками я оставил Бакунина, который понимал, с кем имеет дело, и к моему удивлению, обладал среди сынов степей определенным весом и авторитетом. Также я очень удивился, когда Бакунин подошел ко мне и попросил отправиться вместе с Дондуком-Омбо в поход. На мой вопрос, зачем ему это надо, ответил, что хочет себя увековечить. Вот ни больше ни меньше, именно так. Я только и смог, что вздохнуть и мысленно пальцем у виска крутануть. С другой стороны, ну хочет человек, чувствует, что может как-то себя на той войне проявить, так почему бы не пойти ему навстречу? Тем более что навыки у Василия Михайловича были весьма специфичны и не востребованы ежедневно. За мое согласие он пообещал произвести картирование вновь завоеванных земель и подготовить себе здесь достойную замену.
Так что калмыки уже отбыли готовиться, но с цинцами пока к полному соглашению мы не пришли. Я в переговорах не участвовал, не императорское это дело с точки зрения самих цинцев, а вот Кер уже забыл, как совсем недавно жаловался на хандру и ощущение своей ненужности. Теперь он работал за двоих, пахал как лошадь и умолял отпустить его назад к скучным переводам. Ничего, пускай вкалывает, ему полезно.
Ушаков тем временем сидел, поглаживая кожаный бок своей папки и молчал, но уходить не спешил, видимо, обдумывая что-то очень важное. Наконец он поднял голову и пристально посмотрел на меня.
– Так что, государь, с царевной делать думаешь?
Я снова вздохнул. Не знаю я, что с ней делать, не знаю. Швед, как мы и предполагали, к ней не просто так захаживал, а, чтобы предложить мою корону на ее прелестную головку надеть. Она вроде отнекивается, но что на самом деле у нее на уме, не известно никому. Единственное, что удалось выяснить – французы почему-то не спешили к шведам с распростёртыми объятьями, имелся у них какой-то другой интерес, но вот какой? На этот вопрос я пока ответа не получил.
Дверь распахнулась, и, оттолкнув бросившегося было наперехват Репнина, в кабинет влетел предмет нашего разговора.
– Петруша, мне необходимо с тобой поговорить, – и Елизавета села напротив меня, напрочь игнорируя прищурившегося Ушакова. – Наедине.
Настроена она была очень решительно. Что бы не пришло в ее хорошенькую голову, она способна была устроить скандал, если не получит сейчас желаемого, а желала она говорить со мной. Я окинул ее внимательным взглядом и едва не присвистнул от удивления, потому что одета она была более чем скромно, во всяком случае обширное декольте ее платья было задрапировано наброшенной на плечи кружевной шалью. Что это с ней?
– Что-то случилось? – я привстал в своем кресле, невольно нахмурившись.
– Мы можем поговорить без посторонних? – Елизавета демонстративно повернулась к Ушакову, который иронично усмехнулся и поднялся со своего места, подхватив папку.
– Я буду за дверью, государь Петр Алексеевич, – он вышел, я же откинулся на спинку кресла и смотрел на тетушку, соединив кончики пальцев.
Лиза поерзала в кресле, затем повернулась ко мне.
– Что за блажь пришла тебе в голову, вводить обязательное именование всех по имени и отчеству, то бишь ставить вторым имя отца?
– Чтобы избежать путаницы, а что тебя не устраивает? – я действительно начал вводить изменения в Табели о рангах, пытаясь сделать его проще и понятнее, прежде всего для меня.
– Но, а как же выделения почтения к лицу вышестоящему?
– Брось, это казуистика, – я чуть не прикусил себе язык, ввернув незнакомое для Елизаветы слово, но она промолчала, значит, сочла просто за блажь. К тому же она ни латыни, ни греческого не знала, в отличие от меня. – Вот, взять, например, наш с тобой разговор. Разве ты не знаешь, что обращаешься к императору?
Она вспыхнула, а я усмехнулся. Мы впервые встречались, да еще и наедине, после злополучной охоты и сейчас старательно избегали этой весьма щекотливой темы.
– А именовать друг друга так, как я прописал в Табели о рангах – это всего лишь дань вежливости. Ты об этом пришла поговорить? О Табели о рангах?
– Разумеется, нет, – Елизавета прикусила нижнюю губу, и я невольно проследил за этим движением.
Черт, когда же меня перестанет на ней клинить? Проклятый Петр, неужели не мог более