Всё председатель проворонил,
А обвинили кулаков.
Приехал комиссар с наганом.
Шесть работящих мужиков,
По наущенью горлопана
В Сибирь сослали как врагов.
В правлении всю зиму пили.
Был председатель вечно пьян.
И ничего не посадили
За неимением семян.
Вновь комиссары прибежали,
Поближе к осени. И вот
Поля пустые увидали,
Списали всё на недород.
Пришли в будёновках солдаты
И в сено тыкали штыки.
Съестное вынесли из хаты,
Запаковали всё в мешки.
Бредёт усталая кобыла,
И непосильный тянет воз.
Забрали всё, что в доме было:
Буряк, картошку и овёс,
Соленья, сахар, лук, морковку,
Цыплят, гусей, курей, свиней.
Стреляли в воздух из винтовки,
Пугая маленьких детей
И тех, кто утаил съестное.
И никому не повезло.
В итоге этого разбоя
Осталось без еды село.
Мой муж — сапожник, не крестьянин,
Семью кормил своим трудом.
Весь день, а иногда ночами
Стучал по коже молотком.
Собрав какие-то пожитки,
Он их на ярмарку отвёз.
Привёз муки немного житной,
И разной снеди целый воз.
Делил всё честно, без обмана,
Что позволя́ло нам прожить.
И даже отпрысков Ивана
Чуть-чуть пытался подкормить.
Муж, понимая, что у брата
Нет никакого ремесла,
А ртов по лавкам полна хата,
Еды немного посылал.
Так продержались, слава Богу.
Немного обуви нашил,
И брата взял с собой в дорогу,
Чтоб на базаре подсобил.
Он взял серебреное блюдо,
Платок и полушубок мой.
Моё сафьяновое чудо
Вздохнул и тоже взял с собой.
Иван пришёл назад без брата,
С глазами полными от слёз.
И глядя как-то виновато
Такую байку произнёс.
Мол, Алексей мой, голодая,
Купил горячий пирожок.
Куски огромные глотая,
Он пищевод себе прожёг.
Кровь полилась у Алексея
Из горла, и никто не смог
Остановить её. Слабея,
Он рухнул мёртвым на порог.
Его похоронили ночью,
Иван полил его слезой.
Он даже не запомнил точно
Где брат лежит в земле сырой.
Цена иванову рассказу
Дешевле, чем согнутый грош.
В глаза хотелось плюнуть сразу,
Но мужа этим не вернёшь.
Слаба, интеллигентна, кротка
За сильным мужем была я.
Теперь вдова, и две сиротки
Несчастных — вся моя семья.
Семья осталась без дохода.
Не знала я, где взять еды.
Пока позволила погода,
Спасали травы и грибы.
Сын в поле ползал на коленях,
Чтоб не видали сторожа.
Таскал колосья и коренья,
Которые колхоз сажал.
Как за высокую ограду
Пробраться? Взрослый не поймёт.
А сорванца учить не надо,
В любую дырку проползёт.
Они не ведая запоров,
Порхали словно мотыльки.
Хотя порой собачья свора,
Мальчишек рвала на куски.
Он изловчился в кладовую
Под стенкой прокопать нору.
Морковь, картошку семенную
Таскал нередко по утру.
Но это всё же было мало,
Чтоб прокормить трёх едоков.
Я, голодая, замерзала
Без продовольствия и дров.
Когда снежком запорошило,
Последний промысел отняв,
В селе последняя кобыла
Упала, сильно отощав.
Село как будто затихало.
Стал пропадать собачий лай.
И даже кошек стало мало.
Их тоже съели, Николай.
Пишу, не зная, или смогут
Сегодня почту увести.
Сугробом замело дорогу.
Прощай. За нами не грусти…
Рука дрожит у Николая.
Рыдает он от этих строк.
И город мёрзнет, голодает,
Но тут есть уголь и паёк.
Когда во двор вкатили сани,
Через каких-то пару дней,
Уже едва дышала Франя.
Лежали дети рядом с ней.
Брат накормил их жидким супом,
Пролив немало горьких слёз.
И три скелета, словно трупы
На сани бережно отнёс.
Когда усталая кобыла,
Сопя, покинула село,
Его, как старую могилу
Пушистым снегом замело.
Потом, в коморке Николая,
У жарко топленой печи,
Он их поил морковным чаем.
Поставив борщ и калачи.
Покушав, Франя рассказала,
Восстановив немного сил,
Как их деревня умирала.
Людей никто не хоронил.
Иван, сосед, брат Алексея,
Свалился посреди двора.
Лежали медленно слабея
Его жена и детвора.
Свихнулась бедная Горпина.
Мутится разум у людей
От глада. Маленького сына
Сварила, накормив детей.
Но это лишь продлило муки.
Скончалась грешница жена.
Стихали постепенно звуки,
И наступила тишина.
Сестрёнка возвращалась к жизни,
В конце туннеля виден свет.
Хотя немалый организму
Был голодом нанесен вред.
Работы ждёт её немало
И захлестнула дел волна.
Она ошибки исправляла,
А в типографии должна
Усердно выполнять заданье,
При этом соблюдая срок.
Тягаться грамотностью с Франей
Никто в редакции не мог.
Позавтракав, сидеть за партой,
Водила в школу детвору.
И отоваривала карты,
Неся продукты поутру.
Она хозяйничала в доме.
Блестело всё как медный таз.
Её хвалили, а в губкоме
Вручали премии не раз.
Она вошла в пору расцвета,
Как многозвёздочный коньяк.
Пьянящий зрелый возраст этот
Прекрасно описал Бальзак.
Миниатюрные фемины
Манят к себе, волнуя кровь.
Такие дамы для мужчины,
Как валерьяна для котов.
Как персик Франины ланита,
Уста как спелый виноград,
Медовым сахаром покрыты
И источают аромат.
В такие губы провалиться
Всегда охотников не счесть.
Но ясноглазая орлица
Ронять не торопилась честь.
Не часто выпадает случай.
Такие женщины — Джек-пот.
Никто не смог найти к ней ключик,
Чтобы сорвать созревший плод.
Хотя желающих немало
Шло как на рыцарский турнир,
На схватку, опустив забрало,
Но неприступен был кумир.
Обычно женщина без ласки
Теряет блеск своих очей.