Что рядом с тобой человек, который жизнь отдаст, а тебя тронуть не даст… откуда оно взялось?
То ли, когда он уснул рядом с Устиньей, и та всю ночь над ним сидела.
То ли когда утешала она его после Маринкиной измены.
То ли когда он ее утешал…
Борис и сам ответа не знал, вот и злился. Устинью он Федору не отдаст, это уж точно! Не по себе братец дерево рубит, но как ему о том сказать? Он и слышать ничего не желает… А как потом ему, Борису, на Устинье жениться? А ведь он, считай, решился уже, только не поговорил с самой волхвой… и не успеет теперь… сколько ж бед Федька этим сговором принесет… ох, оторвет Боря братцу пустую голову!
Сидел Борис на троне своем, зубы стискивал зло, скипетр в руке сжимал, державу… руку удалось удобно на подлокотник пристроить. Тяжелая, зараза!
Бояре рядом, боярышни пришли, Устя стоит второй с краю, за боярышнями их служанки, а за ней сестра стоит, раскрашена, что кукла глиняная, аж жутко.
Двери распахнулись, Федор вошел. Боря-то думал, что он сейчас отпустит боярышень, а он в руке ширинку несет, вышитую золотом, да перстень. Сейчас он их должен невесте своей отдать… ах ты ж гад такой! Вот он подошел, руку протянул…
И тут Устя просто упала на пол. Осела, словно дерево подрубленное, покамест на колени.
Федор так и стоял бы дурак дураком, но у него сестра Устиньи приняла и перстень, и ширинку, а сам Федор к Устинье склонился, на руки ее поднять попробовал…
Куда там!
Устя выгнулась, вскрикнула глухо — и вовсе недвижная обмякла.
Борис и сам не заметил, как рядом оказался. Его-то силой Бог не обидел, в отличие от Федора, он Устинью на руки и поднять смог.
— Что с ней?
Кто спросил?
Борис и заметить не успел. Зато услышал звонкий и четкий голос царицы Любавы.
— Видимо, больная она! Господь отвел, Феденька!
— Матушка?
— Но когда выбрал ты боярышню Заболоцкую — женись. Только не на старшей, а на младшей, раз уж ты ей перстень отдал.
— А… э…
Кому другому Федор мог бы возразить.
Но родимой матушке? Любимой?
Никогда! Выпалить то, что у него на языке вертится? Да разве ж такое можно? И Любава отыграла еще несколько шагов.
— Отче!
Патриарх словно и ждал этого.
— Волю Божию вижу, чадо в том, что не вручил ты перстень свой больной девушке, коя не смогла бы стать тебе хорошей женой и матерью твоим детям. Господь и в том участие свое явил, что сделал ты выбор — и выбор хороший. Чем не невеста тебе Аксинья Заболоцкая? И мила, и пригожа, и здорова — благословляю сей союз!
— Благословляю! — и Любава подключилась.
— Одобряю, — добил Борис. Ему не до того было, но… не Устинья? Вот и ладно сие!
Подоспевший лекарь у него перенял тело Устиньи, на лавку уложил, пульс пощупал.
— Что скажешь, Адам?
— Не вижу причин для обморока, государь. Сердце боярышни бьется ровно, дыхание спокойное…
А что в рукаве его балахона исчезла нитка жемчуга из косы Устиньи — кто на то внимание обратит?
Устя на лавке лежала, ровно мертвая.
* * *
Устя в себя пришла еще на руках у Бориса. Но лежала молча и тихо. Что с ней случилось?
Примерно она поняла.
Порчу на волхву наводить — дело гиблое и глупое. Неблагодарное и напрасное.
А вот разово воздействовать как-то можно. Долго не получится, да заговорщикам и пяти минут хватило, поздно уж переигрывать.
Как? То есть чем ее взяли?
Это Устя поняла, когда у нее из косы что-то вытянули. Но… ее волос касалась только Аксинья.
Опять⁈
Снова ее предали самые близкие?
Ох, видимо, сколько кувшин разбитый не замазывай, а пить из горсти придется.
Аксинья, дурочка, что ж тебе пообещали-то? Устя хотела было, рот открыть, а как слова царицыны услышала, так и поняла все, сразу, ровно ее еще раз ножом ударили.
Дурочка!
Сестренка, какая ж ты идиотка!
Ясно-понятно, им женщина нужна с волховской кровью. Только про меня они поняли, что кровь проснулась и характер разбудила, а ты-то беззащитная! А кровь — она та же!
И что они с тобой сделают?
Как поступят?
Тут и думать нечего, что с Устиньей было, то и с Аксиньей будет, разве что имя поменяется. И такого она сестре своей не желает.
Но… но и сделать сейчас ничего не сможет!
Встать, закричать, что отравили ее или околдовали? Так и доказательств нет, уже нет… Аксинья от всего отопрется, Усте просто не поверит никто.
Кричи, не кричи…
Бесполезно!
А тем временем выбор невесты своим чередом шел…
Глава 16
* * *
— Благословляю!
Тут Федор и очнулся.
Аксинья⁈
Даром ему никакая Аксинья не нужна! Ему Устя надобна! Но только он рот открыл, как ему на запястье материнская рука легла.
— Молчи, Федя. Будет тебе твоя Устинья, только молчи.
И так это сказано было, что рот у него сам собой и захлопнулся. Ежели матушка обещает, она всегда свое слово сдержит.
Так что Федор поклонился честь по чести.
— Когда так сложилось, пусть так и будет оно. Господь наш мудр и по своей воле любое дело управит. Прими мой дар, боярышня Аксинья.
Аксинья в ответ покраснела, поклонилась, пробулькала что-то невнятное… да, хоть и сестры они, да только Устинья себя держать умеет, а эта…
Дурища!
Вслух же Федор ничего не сказал, наблюдая, как Адам с помощником выносят из Сердоликовой палаты так и не пришедшую в себя Устинью.
Церемония своим ходом шла.
* * *
Не приходила в себя Устинья еще минут пять. Вот как принесли ее в лекарские покои, да стрелец за дверь вышел, так и вскинулась она, прищурилась.
— Что, мейр Козельский, поговорим?
Адам аж шарахнулся.
Смотрит на него женщина, а глаза у нее прищурены. И кажется мужчине, что по ободку зрачка искры бегут. Зеленые, яркие…
— Эммм… б-боярышн-ня, я рад… да, рад, что ты опамятовала…
— Кто тебе велел нить жемчуга из моих волос забрать?
Устя понимала, что сам Адам вряд ли к тому причастен. Не с его силенками порчу наводить, обычный он человек, не слишком хороший, не очень плохой. Но кто-то же велел ему?
А кто?
— Государыня Любава сказала.
Устя