Монстр молчит. Шумно дышит, а после я замираю, когда ощущаю его член попой. Он бьет меня им по бедрам, а после я чувствую, как в меня входит. Но не членом и не ТУДА!
— А-а-ай! Что ты делаешь?!
— То, что тебе надо.
О нет, этого я точно не ждала, вот только никто убежать мне не позволяет.
Секунда, и Арман проталкивает колено мне между бедер и выставляет под себя, а после начинает делать что-то такое, отчего я громко вскрикиваю и забиваюсь птицей. Его палец во мне буквально, он вошел им в мою попу и куда-то нажимает, отчего мои ноги просто подкашиваются.
— О боже… о боже, боже…
— Да, хозяин. Скажи!
— Да, хозяин… да, хозяин, да!
Второй рукой Монстр накрывает мой клитор, и тогда начинается безумие, потому что он овладевает моим телом. Как бес, как сам дьявол, и я ничего, клянусь, ничего не могу с этим сделать.
Арман зажимает меня собой, набрасывается на мои губы, одновременно с этим пленяя мое тело и вырывая оргазмы. Нет, не один, много, много оргазмов, это похоже на конец света и перерождение, потому что ТАКОГО я еще никогда не ощущала.
Вспышки, одна за другой, и приятно, тело как будто летит. Я прихожу в себя, когда Арман вынимает из моей попы два пальца, а после нежно целует меня в шею.
— Свободна. И не думай, что ты можешь мной управлять.
Едва живая, я буквально выползаю из этой кабинки, смотря на Монстра. Горят щеки, и нет, я все еще девственница. Не тронул так, как я хотела, Арман меня не тронул, и я вижу эту победоносную ухмылку на его самодовольном лице.
От слабости меня не держат ноги, и я медленно оседаю на пол. Чувствую, как Арман подхватил меня, завернул в полотенце, как вынес из душевой кабинки.
Он не взял меня так, как я того хотела. Я ничего не добилась, кроме того, что Арман снова показал, что действует на меня как тяжелый наркотик.
Глава 29
— Почему ты плачешь, тебе было больно?
Арман уложил меня в постель, укрыл теплым одеялом, а я расплакалась. Как пробить эту стену, я не знаю.
— Нет. Я плачу не поэтому.
Всхлипываю. Какое его дело? Он просто каменный.
Монстр наклоняется и собирает языком мои слезы, сцеловывает их.
— У тебя сладкие слезы, девочка, но не думай, что можешь обхитрить меня, маленькая лисичка.
— Ненавижу тебя.
— Я знаю. Ненавидь. Так будет лучше, Еся.
Молчу, мне больше нечего ответить, но я не сдамся. Я видела сегодня взгляд Армана, он был на грани, и я буду долбиться в эту закрытую дверь, пока она не откроется.
— Мне будет лучше, когда ты будешь со мной настоящим, — все, что могу сказать, негодование бурлит уже где-то в горле, кипятит кровь, доводит до безумия.
Я так старалась, а ему хоть бы что! Не сорвался, не позволил себе взять меня и испортить свою рабыню. Проклятый бес. Ненавижу!
Вот только самый ужас в том, что мне нравилось все, что творил со мной Монстр. С момента, как я зашла в ту гребаную кабинку, до того, как выползла из нее на дрожащих ногах.
* * *
Выхожу из комнаты, быстрее от нее, еще быстрее. Она там. Такая ласковая, ручная, нежная, а мне нельзя. Ни хуя нельзя, сам себе запрещаю.
Еся так плакала сегодня. Как она плакала, как ластилась ко мне. Внутри все жгло, ее слезы я не могу уже видеть.
Плескаю в лицо холодную воду, еще, еще, мне надо быть спокойным. Она как-то делает это. Выводит меня, бесит, дразнит и провоцирует что-то, из-за чего внутри у меня все болит, горит и дымится.
Подхожу к окну, вглядываюсь в собственное отражение. И клянусь, я ненавижу того, кого там вижу. Себя, свою внешность, свою гребаную жизнь и то, что я делаю с ней. С этой невинной девочкой. Она моя случайная жертва, она дань, просто проходной ключ. Я должен, я себе поклялся, я дал слово Данте, так почему мне от этого теперь так хреново?
Замахиваюсь и со всей дури луплю по стеклу, разбивая собственное отражение. Соберись. Арман, ты же помнишь, как Хамит топил твоего ребенка! В чем моя дочь была виновата? В чем? За что? Я до сих пор этого не понимаю и понять не могу. Это я. Я виноват в этом. Моя осечка, мой косяк, и я никогда не смогу простить себя за смерть собственной дочери.
— Хозяин…
Оборачиваюсь. Она стоит напротив. Моя рабыня. Еся. Моя девочка.
— Чего тебе?
Подходит, осторожно берет мою руку, набрасывает полотенце на окровавленную руку, а после целует.
— Что ты делаешь?
— Ничего. Тебе слишком больно. Если бы я могла, я бы забрала твою боль.
Стискиваю зубы. Вот что она делает? Что она вообще понимает в боли?
— Не надо. Не трогай меня, — огрызаюсь, закрываюсь, потому что она так смотрит. По доброму, сочувствующе. И мне от этого больнее. В тысячу раз.
— Расскажи, о чем твоя боль, хозяин.
— Не твое дело.
— Это прошлое? Оно болезненное?
— Зачем тебе это надо?
— Хочу понять тебя.
— Себя понимай.
— Мне жаль. Что бы это ни было — мне жаль, Арман. Я хочу, чтобы ты просто знал об этом, — сказала тихо и уселась на диван. Я молчал. Мы оба молчали в этот вечер. Мне нечего было сказать, я не был готов открывать свою душу до конца.
Ни ей, ни кому-то еще. Это только мое, мое самое больное. Я вообще не уверен, что кто-то способен меня понять, и теперь я, как никогда раньше, чувствую себя одиноким.
Я один на один со своим горем. Как тогда в той черной холодной скорлупе с кандалами, только разница в том, что я больше не ребенок. Я вырос, но невидимые кандалы остались, я все еще раб в своей голове.
Я раб Данте, моя жизнь всецело в его руках. И если раньше наручники были металлическими, то теперь они невидимые, и я сам себе их надел, когда дал слово Данте, что отдам свою жизнь когда-нибудь взамен на свободу. Это была честная сделка, и, кажется, мое время на исходе.
А у меня такое ощущение, что я еще не жил и жить начал только сейчас, когда забрал себе Есю, когда начал проводить с ней время. Она делает меня живым. Тем Арманом, которым я был до рабства, но который уже не заслуживает ничего,