Поэтому до самого отъезда Тук и его люди пили исключительно ключевую воду, и ту только из личных запасов. Они с огромным облегчением покинули этот город, пропахший ржавчиной и токсичными отходами, где в переулках под ногами хрустели битые шприцы, в узких дворах-колодцах гремели раскаты истерического смеха, а с гербовых досок хитро подмигивала алая как кровь птица.
Через Калачи, через Татар, через Чан, всё восточнее и восточнее. Погода портилась; с неба срывалась морось вперемешку с мокрым снегом; дорога под колёсами фургонов постепенно исчезала, превращаясь в липкую вязкую грязь, а местность, по которой ехал поезд, становилась всё более гористой. Тренч до последнего выбирал путь, проходивший по чему-то хотя бы отдалённо похожему на дороги, но, в конце концов, настал момент, когда дороги закончились, и начался лес.
Вот тут-то Туку и его бригаде пришлось выложиться по полной: здешние леса даже близко не стояли рядом с чернополынскими. Под ногами хрустела каменная крошка, со склонов падали камни и стекали целые ручьи жидкой глины, пробираться пришлось через лютые буреломы, а с низкого серого неба постоянно срывался дождь. От холода спасали непромокаемые куртки и штаны на меху, которые заблаговременно приобрёл Тренч, но от грязи не спасало ничего, и вечерами на привалах Тук, матерясь, буквально сбивал с себя целые пласты земли и прилипшего дёрна. Вымыться было негде, и к концу пятого дня от контрабандистов несло, как от старых боровов.
И вот, на седьмой день, когда Тук, кряхтя и размазывая по лицу дождь пополам с жидкой глиной, распиливал мотопилой очередной древесный ствол, мешавший поезду двигаться дальше, из фургона вышел Тренч, и, закурив тонкую сигаретку, небрежно бросил в никуда (на контрабандистов он даже не посмотрел):
- Прибыли. Разбиваем лагерь. Сутки даю на отдых, после чего начинаем копать.
Копать оказалось в десять раз хуже, чем ехать через лес. Столкнувшись на пути с непреодолимым препятствием его, хотя бы теоретически, можно было объехать. Раскопки подразумевали строго заданную точку на земле, где Тренч воткнул меж двух камней палку, и сказал «копать здесь».
Копали кайлами, ломами, кирками, лопатами и вёдрами, на ходу укрепляя досками стены ямы-колодца, постоянно норовившие осыпаться. И, что самое худшее, без какой-либо колдовской помощи. Когда они пробирались по лесу, колдун частенько помогал ребятам Тука, мановением руки убирая с пути огромные упавшие стволы, взрывая в крошку лежащие на дороге булыжники, наводя над быстрыми горными реками переправы из чего-то, похожего на полупрозрачное стекло, а однажды буквально расплавил скалу, которую контрабандисты уже было собирались объезжать, превратив камень в небольшое море жидкого шлака.
Однако при раскопках Тук колдовство не использовал. Также было запрещено использование взрывчатки. «Только вручную, и очень, очень осторожно», сказал Тренч таким тоном, что все мгновенно поняли, какая именно судьба ждёт тех, кто посягнёт на запрет.
Но вот шла уже вторая неделя, яма в центре густо поросшей мхом и колючим подлеском поляны углубилась почти на три человеческих роста, а раскопки всё продолжались.
Да, теперь Тук и сам видел, что когда-то, давным-давно, здесь копали: высверлили чем-то вроде парового бурава огромную дыру в земле, навалили сверху валунов, глины, да так и оставили, справедливо полагая, что ни одной живой душе не придёт в голову искать потаённую ухоронку в гуще неприветливого леса. Кто-то очень, очень давно, видать, спрятал здесь что-то, знать бы только, кто и что... Хотя чего тут думать, размышлял Тук: их наниматель колдун, и колдун, сразу видно, непростой. А, стало быть, что-то такое эдакое колдунское в этой глуши и зарыто; может, вообще такое, о чём тебе лучше не знать вовсе – крепче спать будешь.
К счастью, их хотя бы не донимали Другие, которыми, без сомнения, кишели здешние леса; чащобная нечисть крутилась поблизости, но приблизиться не решалась, то ли чуя сильного колдуна, то ли амулеты, а, может быть, их пугал Чёрный Ящик, кто знает. Но всё равно ночами контрабандисты жались к костру, опасливо поглядывая в ночную темноту, где мелькали полупрозрачные тени, вспыхивали, время от времени, алые уголья глаз, или раздавался тяжёлый утробный рык чего-то большого и, наверняка, голодного.
- ...На-а-а-а-а-ава-а-а-а-а-али-и-и-и-ись! Все вместе! Ай-на!
Колесо телеги с грязью, глиной и камнями чуть подалось вверх, скрипнуло... и опустилось назад, погрузившись в липкую жижу ещё на пару вершков. Тук выругался так, что даже у Старого Фомы покраснели уши, в сердцах швырнул на землю лом, сел на камень и закурил. К бесу всё, пусть Тренч вытаскивает. Он тут колдун, а мы люди маленькие.
Но бригадир видел, что его люди находятся, мягко говоря, не в форме: серые лица, шатающаяся походка, подкашивающиеся ноги и это одинаковое выражение полнейшего безразличия на лицах. Всем им был нужен отдых; не просто ночной сон, а полноценные выходные – два, а лучше три дня тепла, сытной кормёжки и крыши над головой. Холод, грязь, слякоть, ободранная кожа на руках, отёкшие ноги – они были крепкими парнями, но они не были автоматонами.
«Хотя какой автоматон здесь выдержит, – с тоской подумал Тук, – в грязи завязнет, в воде захлебнётся... О, дьявол: вода! Надо качать помпу; если выкопанную яму зальёт, если стенки опять посыплются, если просядет свод из брусьев, на котором кое-как прилепили ручную лебёдку... Проклятый лес, проклятые камни, проклятые сосны, похожие на огрызки костей, проклятая вода, которая, кажется, льётся здесь отовсюду, проклятый Тренч...»
- Господин Тук, какие-то проблемы?
Бригадир медленно обернулся, не выпуская изо рта сигареты, и покосился на колдуна, который, как всегда, подлетел по воздуху, точно какой-нибудь призрак, и теперь висел в полуфуте от земли рядом с камнем, на котором устроился контрабандист. Тренч был одет в тяжелый серый плащ с горностаевой опушкой, тёплую бобровую шапку и высокие сапоги. Под плащом угадывалась