Дышать. Через нос. Раз-два-три. Главное не ахнуться в обморок. Сейчас нельзя.
– Дед Морозиха, где ты? Ты нашла подрывника? – словно гром прогремел над моей головой яростный возглас. В глазенках Ванюшки заплескалась паника.
– Егор, мы тут. Скорее. Ванечка ранен, – простонала я, борясь с дурнотой и головокружением. Ну да, я такая большая, но крови боюсь с детства. А сейчас я умирала от ужаса совсем не от вида чертовой крови, а от того, что бледное личико малыша скривилось от боли и едва сдерживаемых слез. – Егор, ну где же вы?
– Тут.
Вот сейчас мне стало еще страшнее. Голос у вепря дикого стал шелестящим и мёртвым. Словно дерево сухое со мной заговорило. Из страшного спектакля про белочку, потерявшую гнездо с бельчатами. Господи, какая дурь лезет в голову.
– У него плечо. Егор, вы слышите? – уставилась я на мужика, явно в ступор впавшего. Егор на себя сейчас был не похож. Глаза стеклянные, лицо перекошено. – Да отомрите же вы, черт бы вас подрал! Вы же врач, вы говорили. Лю, – истерично заорала я, понимая, что ничего не добьюсь от огромного, окаменевшего болвана. – аптечку принеси. Скорую вызови, да помогите же!
– Я не врач. Не врач. Новый год. Снова, – словно в бреду забормотал Великан.
Черт, и эти тени исчезли. Да и скорая в такую погоду вряд ли проедет в этот медвежий угол. Надо спасаться самим. Спасение утопающих… Что же делать? Что мне делать? Я же просто актриса погорелого театра. Даже по ОБЖ у меня всегда была твердая тройка.
– Папе страшно. Мама… – залепетал мой мальчик. Мой.
Я вскочила на ноги, подлетела к ошалевшему горе папаше и со всей силы залепила оплеуху по растерянно-бородатому лицу. Вложила в удар весь свой страх, всю ярость. Ослепла от злости и бессилия.
– Ты что, булка, ты что ох… – взревел огр. Но, хоть в себя пришел, снова стал похож на медведя шатуна. Взгляд стал осмысленным, и то слава богу.
– Это вы, по-моему, ох… обалдели. Давайте вы потом меня казните, умоляю. Там Ванечка, и он ранен, слышите вы? Егор, вы же врач.
– Был когда-то, – снова начал бледнеть «храбрый» берсерк. – Два года назад. Я не могу, Ника… Не могу еще и сына… Я уже потерял жену.
– Папа, все хорошо. Мне не больно почти, – прошелестел Ванюшка. Надо его с пола поднять, нужно перенести на диван, переодеть. А я не знаю, можно ли его перемещать. Лучше бы я в мед пошла, как мама настаивала. Лучше бы… А малышу больно. Я же вижу, как губки кривятся.
– Егор, послушайте, вы можете и сына потерять, пожалуйста, – горячечно шепчу я, пытаясь достучаться до этого балбеса. Время. Драгоценное, утекает, словно песок сквозь пальцы. – Да возьмите же себя в руки, вы же мужик, в конце концов. Или вы мужик только над женщинами глумиться?
– Что? Ты берега то не…
– Вот так, зафиксируйтесь в своем нормальном злобном состоянии и идите сына осмотрите, пока я сбегаю за аптечкой. Где она кстати? И я бы, на вашем месте, разогнала к чертям собачьим вашу прислугу.
– Ты не на моем месте, учит меня баба, которая в навигаторе не может вбить адрес без ошибкине свались ты нам на голову, ничего бы этого не произошло, – прорычал Егор и наконец опустился на пол возле сына. Я выдохнула, глядя, как он легко разорвал ткань пижамки на плечике Ванюшке. Мальчик тихо застонал. Плевать на тупые обвинения, пусть главное малыша вылечит. Пусть. Хотя, он ведь прав. Я вечное недоразумение.
– Терпи, ты же мужик, – прохрипел огр, голос его сорвался. – Ника, аптечка в кладовке под лестницей. И там же сумка, кофр медицинский. Спирт в шкафчике. Не в этом. Да. Чуть левее. Вата. Подай. А теперь за сумкой. Быстро.
Я бросилась исполнять короткие приказы. Это мне дало возможность хоть немного отвлечься от страха. «Теперь все будет хорошо» – словно мантру повторяла я себе под нос, пока бегала до кладовой.
– Пап, я не хочу укольчик, – хныкнул Ванечка, когда я наконец-то приволокла неподъемный баул.
– Ну, за каждое свое действие необдуманное приходится отвечать, сын, – сейчас голос Егора звучал спокойно. Я засмотрелась на его руки. Пальцы сильные, длинные, профессионально колдовали над раной, которая оказалась не такой уж и страшной. – Ты скажи, как ты умудрился из сейфа ружейного свистнуть патроны? И на фига их в духовку бросил? Это ж додуматься нужно было.
Я наконец огляделась и замерла с открытым ртом. У встроенной духовки вырвало крышку, напрочь. Мебель повело, местами расщепило дерево. Потолок кухни стал черным. Стены… Капец утке. Да и черт с ней. Главное все живы.
– Ну. Ты же ключик убрал в стол, а я видел. Пап, я не хотел. Я весело чтоб хотел.
– О, да, нам с Никой было капец как весело. Чуть не уписались от радости, буркнул Егор. – Да ведь, не баба? Удар у тебя, конечно, носорога скопытить может. На охоту тебя можно брать смело, на медведя. Ты его голыми руками уработаешь. Кстати, морда у меня не казенная, вообще-то.
– Вообще-то, когда в доме ребенок, нужно потенциально опасные вещи прятать так, чтобы он не мог их найти, – вредно буркнула я. Нашла время читать нравоучения. Да и непедагогично при ребенке, блин, учить его отца жизни.
– Куда бы мне тебя спрятать? Ты опаснее тротиловой шашки, – скривил губы неблагодарный Варвар, легко поднял Ванюшку на руки и понес в холл. Я засеменила за ним.
Глава 11
– А мама мне пела песенку. Про котенка и щенка, которые уронили елку. Мама была хорошая. Но папа ее ругал, потому что она…
Глазки у Ванюшки слипаются. Он маленький и смешной. Свернулся на диване калачиком, как котенок и заснул.
– Укол действует, – буркнул Егор, и продолжил обгладывать полусырую утиную ногу. Впервые в жизни у меня утка получилась такая. Сверху уголь, внутри живая. – Пусть поспит. Сон лечит.
– Да, а я думала врачи. Вы молодец, кстати. Может его в детскую отнести? – вздохнула я. Крошечный мальчик на огромном диване выглядит странно и ему наверняка телевизор мешает, который тихо бубнит какие-то глупые новогодние песни, на экране калейдоскопом сменяются радостные лица празднующих людей. Они в самой гуще событий. А мы… Мы затеряны в снежном вихрящемся безумии. Камин потрескивает уютно. И я вдруг осознаю, насколько устала.
– Нет, за Барбосом надо понаблюдать. Вкусно, кстати, – он что, шутит? Или очередной виток безудержного ехидства, в котором он весь вечер упражняется надо мной. – Я утку не ел сто лет. И оливье… Ванька прав, готовить ниндзя эти не умеют. Вечно у них какая-то параша пересоленная или острая, что аж в туалет страшно идти.
– Очень увлекательно, – вздохнула я. – Особенно про поход в уборную. Слушайте, метель вроде утихла и мне… Пора.
– Вот ты неугомонная, – его страшно меняет улыбка. Просто удивительно, как может простое проявление нормальности сделать из угрюмого бородатого буки красивого мужчину. – Утром тебя сам отвезу. И тачку твою дернем. Ты же говорила, что завязла.
– А что за песня про котенка и щенка? Ну, про елку, сваленную? – спросила я, бросив взгляд под огромную лесную красавицу, где вальяжно расположились два огромных пса. – И почему вы ругали жену?
– Шампанское будешь? – огр снова огр. Взгляд стал колючим и непрошибаемым. Того и гляди снова на себя малахай свой натянет и топор в руку возьмет. Ну вот что я лезу вечно? Ясно же, что тема запретна. Что Егор просто выжжен изнутри чем-то, что случилось два года назад в этом доме, полном призраков прошлого и полупрозрачных таек, прости господи.
– Я не пью, – ну да, не понимаю радости от алкоголя, да и невкусно мне.
– Умница. Я тоже не пью… Два года уже сухой. Шампанское детское. Ваньке брал. В городе был на днях, подумал, что лишать ребенка праздника не имею права, но перебороть не смог себя. И если бы ты не приперлась…
– Вы неисправимы, – улыбнулась я, принимая бокал из огромной великаньей