— Конечно, господин, — склонился хранитель. — Нам его девать некуда. Продаем рыбакам, они из него грузы для сетей делают. Еще пращники из него свои пули льют. Я сейчас все вам покажу. Насколько я понял, у меня ведь и выбора нет.
Копи располагались совсем близко, ведь этот город построили именно из-за них. Штольни уходили метров на пятьдесят в глубину. Деревянные подпорки держали потолок шахты, и лезть туда было страшно до ужаса. Я сжал зубы и сделал первый шаг, почти физически ощущая, как над головой висят тысячи тонн скал и грунта. Идти можно только согнувшись, и когда встречаешь рудокопа, который тащит на плечах корзину, то едва получается разойтись.
Работа здесь построена примитивно и убого. Люди рубят породу бронзовыми кирками и клиньями, а там, где она не поддается, разводят костер и заливают водой, чтобы она лопнула. Такая вот прикладная физика для школьников Микенского периода. Потом руду тащат корзинами наверх, дробят каменными молотами и промывают получившийся порошок, отделяя более тяжелый галенит, а затем металлы плавят в глиняном горшке, где серебро оседает на дне в виде яркой капли. При необходимости, для повышения пробы, плавку повторяют. Все! Железа здесь пока что не знают, хотя бурые камни гематита валяются в пяти стадиях от города буквально под ногами. С золотом все еще проще. Островитяне промывают золотоносный песок в решетах.
Насколько я помнил, добычей драгметаллов здесь занимались еще критяне, а потом эстафету у них перехватили ахейцы. Столетиями Сифнос считался богатейшим островом древней Эллады, пока греки не выгребли отсюда все, до последней крошки. Дивное местечко, мне здесь уже нравится. Жаль только, семью пока нельзя привезти. Не хочу рисковать, визит Агамемнона не за горами. Он ни за что на свете не простит потери своей кубышки. У него же не абы какие Микены, а самые что ни на есть Златообильные. Вот именно отсюда это злато и ехало, потому как на Пелопоннесе никаких месторождений и в помине нет.
— Когда отправка товара в Микены? — спросил я. — Где золото и серебро?
— А почти ничего нет, господин, — низко склонился мастер Алкаст. — Двух недель не прошло, как все отправили великому царю.
А ведь я догадался, почему эта сволочь поклонилась. Чтобы я не увидел глумливой усмешки на его лице. Он думает, что мальчишка-налетчик будет локти кусать оттого, что потерял добычу. Ну и дурак! Да я же счастлив без памяти. У меня теперь есть минимум два-три месяца в запасе.
— Абарис! — повернулся я к своему родственнику, лицо которого разочарованно вытянулось. Он-то как раз разжиться золотишком был бы не прочь. — Я ухожу в Угарит. Ты остаешься за старшего.
— Мне эта рожа доверия не внушает, — Абарис кивнул в сторону мастера. — Если он обманывать начнет, что с ним сделать… царь?
— Поджарь ему пятки, вызнай все и, если виновен, распни у ворот вместе со всей семьей, — сохраняя самое серьезное выражение лица, сказал я. — А на его место назначишь помощника.
— Слушаюсь, — поклонился Абарис, прижав ладонь к сердцу.
Его доля в добыче была такой, что он теперь свято верил каждому моему слову. Я подарил ему дом, несколько молодых рабынь, меч, шлем и доспех, взятый с казненного басилея. Младший сын из знатной семьи зубами готов держаться за свое место в новой жизни. И, кажется, он так и не понял, что я пошутил насчет того, чтобы распять почтенного Алкаста. Я решил было посмеяться над удачной шуткой, но, увидев бледное лицо мастера и его трясущиеся губы, не стал ничего говорить. По-моему, так даже лучше получилось.
* * *
Я бродил по развалинам великого города вместе с Рапану, который плакал, размазывая слезы по лицу, когда гладил почерневшие камни своего дома. Он до сих поверить не мог, что места, где жили десять поколений его предков, больше нет. И что он теперь не уважаемый купец, защищенный властью царей, законами и обычаями, а безродный скиталец, которого носит по свету словно лист, оторвавшийся с дерева. Его семья осталась в Дардане, а он сам с товаром приплыл сюда. Рапану совсем скоро поплывет в Египет, где поменяет железное оружие на зерно и лен, а оттуда отправится в Сидон и Тир, чтобы часть его продать там, снова загрузиться пурпуром и стеклом, и отправиться дальше. Доходность ожидалась такой, что эта схема живо напомнила мне выкладки начинающих кролиководов, когда к концу второго года такого бизнеса все они становились долларовыми миллиардерами. Правда, я никогда не встречал ни одного богатого кроликовода, зато людей, досрочно поседевших на этом, видел немало. Все время находились какие-то необъяснимые причины, которые препятствовали их устремлениям. Как правило, неблагодарные грызуны просто дохли непонятно почему и категорически не хотели обогащать своих хозяев.
Высокая доходность всегда уравновешивается низкой безопасностью, в этом и есть весь секрет. Угарит, на обгоревших руинах которого копошились сотни людей, свидетель этому. Он напоминал мертвеца, на теле которого еще жили паразиты в тщетной надежде найти себе пропитание. Этот город умер, я шкурой чувствовал его тоску. Люди жили здесь пять тысяч лет, и никто и подумать не мог, что все закончится в один миг.
— Они скоро уйдут отсюда, — сказал Рапану, показывая на развалины и редких горожан, что копошились в них. — Здесь больше нечего делать. Здесь нет защиты, нет еды и законов. Это место мертво.
Я смотрел на людей, которые тенями бродили по пепелищу и прятались тут же, едва увидев чужеземцев. Я затылком чувствовал их испуганные взгляды. Они явно не ждали ничего хорошего от группы вооруженных людей.
— Скажи мне, ты нашел хороших мастеров? — спросил я Рапану.
— Конечно, — непонимающе посмотрел на меня купец. — Это же великий и славный Угарит. Тут живут… жили искусные гончары, плотники, кузнецы, корабелы…
— Стоп! — поднял я руку. — Корабелы! Приведи мне их. Где запасы леса? Они целы?
— Целы! — улыбнулся во всю свою кошачью морду Рапану.
Я заметил, как вавилонянин Кулли, который шел рядом, горделиво выпятил тощую грудь. Не будь его, запасы бесценного кедра сгинули бы в вихре неспокойных времен. Он просто уверен, что только из-за него жулик Рапану еще не разворовал весь товар. Я продолжаю укреплять его в этом мнении, ведь от этих двоих зависит доход моего крошечного царства.
— Лес