«В этот час ты призналась, Что нет любви…»
Это была неправда, и они оба знали — и много раз дурачились по этому поводу.
Он играл, пока не кончился воздух в аккордеоне. Потом просто сидел. Смотрел на чернеющее небо. Ждал, пока станет совсем темно. Чтобы никто не видел — как это больно, когда в душе пусто.
Самый конец июля 1937 года. Лёхина берлога в городочке Лос-Альказарес.
Прощание с Наденькой вышло нежным и одновременно душераздирающим.
Её отзывали в Москву, предлагали хорошую должность в редакции «Комсомольской правды». По крайней мере, так было сказано в пришедшей телеграмме. Она отказалась лететь на попутном борте через Париж и организовала своё отправление на поезде, а примчалась в Картахену и поселилась у Лёхи почти на неделю.
— Грузовой пароход до Одессы тебя не вдохновляет⁈ — пошутил Лёха, услышав историю возникновения маршрута.
— Значит так, Хренов. Только попробуй геройски сдохнуть! Я тебя буду ждать, у нас ещё три малыша в плане! — строго сказала она, сидя на кровати и прикрывая грудь одеялом.
— Почему три? Ты вроде четырёх всегда хотела? Ты что… беременна? — в шоке от услышанного спросил Лёха.
«Вроде я успевал… или пользовался альтернативными способами…» — по привычке лихорадочно анализировало его сознание.
Надя залилась счастливым смехом и, глядя ему в глаза, нахально заявила:
— Не бойся, Лёшенька, шучу я, шучу! Четыре в плане, все четыре! Но мне нравится, что ты уже согласен на всех четверых малышей! — она притянула его к себе и чувственно поцеловала в губы.
И на полчаса они снова выпали из реальности.
Отдышавшись и восстановив способность здраво рассуждать, Лёха сказал:
— Надя, мне нравится твой настрой. Обязательно продолжим тренировки по планированию малышей. Теперь смотри сюда серьёзно.
И он протянул ей паспорт Второй Испанской Республики.
— Он настоящий. Был потерян и удачно найден вместе с твоей новой фотографией. Думаю, ещё года два-три будет действовать.
Надя подняла левую бровь и в некотором изумлении открыла документ и стала разглядывать свою фотографию. Подняв глаза на Лёху, она спросила вовсе не то, что ожидал Лёха:
— Получше фото не мог найти? Я тут на какую то мымру похожа!
Лёха отсмеялся, налил себе воды и начал рассказ. Чего ему стоило раздобыть этот документ, он скромно умолчал.
— Что творится в СССР, ты читаешь чаще меня: все эти чистки и поиски врагов народа. Ты, Ржевская, женщина молодая, перспективная, этому не дала, этому не дала — посмеялся Лёха, — и завистников у тебя хватает.
— А сколько недоброжелателей у твоего высокопоставленного отца — не сосчитаешь, — продолжил Лёха. — Боюсь, если прилетит твоему отцу, то и на тебе постараются отыграться. Посадить, а возможно, и расстрелять. Извини, что так цинично рассказываю.
Насколько он узнал её за это время, Наденька не тешила себя иллюзиями по поводу происходящего СССР, а помотавшись по испанским передовым, прониклась местными реалиями. Лёха не верил, что она могла что то сболтнуть подруге по-женски.
Он хотел дать ей шанс и подобие запасного парашюта.
— Если твоего отца вдруг снимут с должности и переведут на какую-то второстепенную работу, значит, у него будет от нескольких дней до месяца до ареста. И неважно, кто он, что он делал и чего не делал. И писать товарищу Сталину, что произошла «ужасная ошибка», боюсь, бессмысленно.
— Мой тебе совет: собрать чемодан, официально сделать себе командировку на год в один крупный город и свалить под неё же в другой, не говоря никому ничего.
— Понимаешь, солнышко, Краснодар и Красноярск — это ни хрена не один и тот же город. Это даже не по пути! Но твоя рыжая голова вовсе не обязана знать подобные тонкости!
— Сам ты штурман Хренов! Нет у меня картографического кретинизма! — влезла рыжая в повествование.
— А если и там начнутся подозрительные шевеления вокруг, то смело бери пример с великого русского композитора Сергея Рахманинова. Он сначала не понял русскую революцию и переехал в Швецию.
— А потом понял? — заинтересовалась рыжая ценительница музыки.
— Потом понял. И переехал еще дальше, в Америку.
Ты корреспондентка испанской газеты Mundo Obrero. Там, в паспорте, нарисована въездная-выездная виза. В Хельсинки зайди в банк КОР. Там на это имя будут деньги на первое время. Пиши раз в месяц про свои журналистские успехи на почтамт Парижа, до востребования. Как-то так. — Лёха завершил выдавать инструкции.
— Но это на самый крайний случай, который, я надеюсь не наступит.
— Спасибо тебе Лёша, а то мы прямо как шпионы. Мне страшно! — Огненно рыжая комсомолка смотрела на него широко раскрытыми глазами, полными слез. — Ты лучше сам приезжай за мной в Москву!
— В Москве моря нет, — пошутил Лёха.
— Ладно, тюфяк бесчувственный, я передумала бояться! Поедем к тебе на Чёрное море! — твёрдо заявила вдруг появившаяся прежняя деловая девушка.
— И вообще, Лёшенька, я ожидаю от тебя не только левый паспорт, а обручальное кольцо на палец! Вот на этот! — ввела Лёху в ступор активная и нахальная комсомолка, продемонстрировав тот самый палец, куда Лёхе требовалось раздобыть кольцо.
Лёха прищурился, взял её руку, внимательно её осмотрел и сказал:
— Ну, пока не всё так страшно, но я очень тебе советую перейти в спортивную редакцию или вести колонку про домоводство.
Надя сделала вид, что не слышит, а снова перешла к поцелуям.
Глава 20
Полундра и Куча мусора
Самое начало августа 1937 года. Аэродром Лос-Алькасарес, пригород Картахены.
— Стёпа! Ну ты и олень феерический! Ты посмотри, что ты пишешь! — Лёха заглянул через плечо к пыхтящему над рапортом о боевом вылете штурману. — Как сейчас сказал бы наш Алибабаевич: «Зачем ты такой дурной слова писать!» — спародировал он широко известного в узких кругах туркмена.
— Ну вот смотри, какой у тебя перл: «В результате бомбового удара предположительно была потоплена подводная лодка мятежников». Стёпа! Знаешь, в чём самый прикол? Видишь ли, Степан, у франкистов нет подводных лодок!
— А кого же мы тогда потопили? — в ужасе поинтересовался слегка наивный сибирский штурман.
— Скорее всего макаронников! — его командир не страдал излишней политкорректностью.
Самое начало августа 1937 года. Аэродром Лос-Альказарес, пригород Картахены.
Лёха развалился на чехлах в тени крыла СБ-шки. Под головой он пристроил старые чехлы, под ногами — ящик из-под авиабомб, а над всем