От разомлевшего снега пахнет талой водой, соками и смолами деревьев, разогретых мартовским ласковым солнцем, набухающими почками кустарников и выглядывающим из-под снега стлаником. Это весна. Несмотря на двадцатиградусные морозы по ночам, она уже хозяйничает днем вовсю, и с пеньков, валежин падают белые шапчонки снега, подточенного с южной стороны.
Душа поет и радуется: как хорошо, что мне удалось побывать на севере в такую пору, как славно побренькивают колокольцы-боталы на шее оленей, как мелодично они звучат! Быстрая езда заставляет учащенно биться сердце, освежает голову, и все, мимо чего раньше прошел бы, не обратив внимания, кажется выпуклым, впечатляющим. И поездка превращается в сказку наяву, и в стороне мохнатые строгие ели смотрятся как обособившиеся от остальных монашки-черницы, а березки — невестами среди великанов-тополей. За мелькающей рединкой лиственниц наперегонки бегут по всхолмленной целине белые змеи — серпантином нависший на валежинах снег. Он провисает с ветвей и стволов лентами, словно кто-то навешал их на просушку да забыл снять, и кажется, что лес наводнен белыми дивными зверями. И вдруг: «фр-р!» Столбом взрывается снег, и рядом с нартой взлетает что-то большое и черное — глухарь! Не разобрав, что ее разбудило, копалуха уселась на ветке ближнего дерева. Гибкая, стройная, с белыми пестринами на боках она с недоумением следит за уносящимися нартами. Я рад, что с передних ее никто не заметил, проскочили, а у моего каюра нет оружия, что глухариха останется целой и, может, доживет до теплой поры. Для каюра такая встреча привычное дело, стадо все время кочует в тайге, далеко от поселка. А мне — праздник, продолжение сказки зимнего леса, продолжение песни, которая звучит в сердце. Лес не пустой, он населен и рыжими нахальными сойками, и синицами, и пуночками, начавшими перекочевку на север. На белом покрывале начертали свои письмена-отчеты и горностай, и соболь, и заяц, и белая куропатка.
Дим-дим-бом-ди-дили! — выговаривают колокольцы. Фыркают олени. С первого полугодия жизни, лишенные окрыляющей силы, они превратились в покорных, послушных человеку животных и бегут, пока их заставляют бежать, пасутся, чтобы иметь силы опять бежать, и столь же покорно, с накинутым на рога маутом, окончат свои дни под ножом оленевода; когда на их место вырастут новые ездовые олени. Они не знали беспощадного боя с соперниками за обладание самкой, человек сам определил, кому продолжать род, коротким нажатием щипцов обрывая ненужные слабые побеги. Выживают сильные, и человек сам поддерживает в стаде этот непреложный закон. Он изгоняет белых оленей, оставляя только серых, здоровых, сильных.
За полоской темных ельников показались корали, заполненные оленями, в стороне от них — палатки. Мелькнул столб с посаженным на верхушке медвежьим черепом, и нарты остановились. С оленей сняли упряжь и они устало полегли на снег. За жердяной изгородью кораля лежали бревна-корыта с солью, без которой олень обходиться не может. Ветеринарный врач совхоза показывал оленеводам, сколько соли надо подсыпать к комбикорму, чтоб олени поедали его с охотой. Подходило время отела, многие олени уже сбрасывали рога, только на ездовых и важенках они еще держались. Когда перед глазами мельтешат и перебегают сотни оленей, кажется, что это какой-то живой ветвистый лес: рога, рога, рога! Предстояло из этого водоворота выловить маутами — ременными петлями — несколько сот оленей-ездовых, хоров-производителей, телят-тугуток, а оставшихся важенок перегнать на отдельное пастбище. Поймать оленя в загоне маутом довольно просто — широкая петля без промаха падает на рога или шею оленя, а вот удержать, вывести потом упирающегося всеми четырьмя ногами хора — намучишься!
Через час-полтора все указания врачом даны, и мы снова плывем на нартах но снежному морю. Солнце бежит стороной, то и дело цепляя верхушки деревьев. В его огненном сиянии мгновенно плавятся ветви. Голубые длинные тени пересекают наш путь, покорно расстилаясь под полозьями, а сам снег напитывается сиреневыми красками заката. Морозец прихватил разомлевший было снег, и в звонкой тишине явственно слышен каждый шорох: глухой от копыт бегущих оленей, и тонкий, будто посвистывание, от полозьев. С ветвей срываются комочки снега и тут же рассыпаются сияющим пологом. Просторно, распахнуто вокруг, радость переполняет душу.
Конечно, я понимал, что на долю оленеводов приходятся не одни солнечные дни, но и морозные, ненастные, что последних гораздо больше, что пастухи встают до света и ложатся спать поздно, что изо дня в день их ждет работа. И все-таки быть в центре сияющего храма природы, а не в дымном цехе, не в темной штольне забоя, не в прокуренной до тошноты конторе — это ли не самое прекрасное, что может дать нам жизнь! Но мы — мудрые, постигшие опыт поколений, боясь натрудить руки ради хлеба насущного, сами отворачиваемся от такого дара и прячемся в душные щели городов, под мертвенный свет неоновых реклам, заслоняющий сияние звезд. Вот и я — дитя города, и у меня уже недостает сил и решимости круто переломить свою жизнь, потому что поздно! И мне остается одно — рассказывать, как прекрасна земля, молодым, чтобы они не порывали связи с природой, не обманулись, как это произошло со мной.
ПРИЧУДЫ ПРИРОДЫ
Живописью и рисованием я увлекся с малых лет. В этом нет ничего оригинального: основы рисунка познаются каждым в школе наравне с другими предметами. Иное дело, что многие, повзрослев, оставляют это занятие. «Художником я не стану, — рассуждают они, — так зачем буду напрасно тратить время на пустяки». И переключаются на дела более практические, а иные — на домино, и просиживают долгие летние вечера за этим занятием, безвозвратно теряя возможность приобщиться душою к неповторимой красоте природы.
А как хороши бывают зори, когда утреннюю тишину не нарушают ни шум ветра, ни плеск волны, разве что взбалмошный карась, испугавшись собственной тени, вдруг расколет зеркальную гладь залива ударом хвоста, и круги долго расходятся по воде. Сквозь туманную кисею прорвется огнистый луч солнца, и оно само следом приоткроет над горизонтом узкий глазок, чтобы осмотреться сначала, а уж потом подняться из колыбели, и позолотит одиноко стоящую у табора приземистую иву, дымок от костра, столбиком поднимающийся кверху, и высокие осинки на другом берегу.
Еще больше поражают наше воображение порой картины закатов, когда облака разгораются пожаром и краски сменяют одна другую; когда рядом соседствуют пламень и нестерпимая стынь синих облаков; когда холодная тяжелая волна отражает