Оставалось ждать солидной публики; скорее всего, кого-то из гаврилок должен был привести Филька Затескин занялся надежным припрятыванием драгоценности. Он укутал сапфир линялой тряпицей и обвязал все поверх серой шелковой ниткой из припасенного мотка.
Потом, приоткрыв окошко, опустил сверточек на нитке вниз прямо в крону растущего во дворе дерева и неприметно сверху укрепил конец нити под рамой снаружи. Не открыв створку окна, нельзя было из комнаты рассмотреть висящую в распустившихся листьях прятку. А снизу и подавно ничего не различить. Сила Поликарпович плотно затворил окно, прижав его раму изнутри шпингалетами, присыпал щель внизу шелухой облупившейся краски, будто оно и не открывалось ни разу за минувшую зиму.
В начале ночи Затескин услыхал, как по коридору забухало несколько пар сапог, дверь отворилась, и в комнату, освещеннуЮ единственной свечкой, ввалился Филька, а с ним Куренок и Сенька Шпакля.
— Темновато будет, — по-хозяйски оглядев камору, проговорил Куренок и приказал Ватошному: — Тащи еще свечей. — Потом кивнул на атлетического Сеньку с изуродованным носом и назвал его: — Это Сеня Шпакля от самого Гаврилы.
— А где же Леня Гимназист? — спросил Затескин, демонстрируя неосведомленность о последних новостях петроградского преступного мира, и пожал Сеньке руку для знакомства.
— Сейчас отъехал Ленька с Питера, — буркнул Шпакля.
Это вранье Силе Поликарповичу очень не понравилось: темнили фартовые, к чему бы это?
Филька принес свечи в серебряных фигурных канделябрах, явно украденных из богатого дома. И Затескин почему-то подумал о том, что с таким же мастерством выделана рака преподобного Александра Свирского, из-за которой он оказался на глухой Лиговке снова один против троих бандитов, которых в случае чего не раскидать ему в эдакой тесноте.
«Отчего на печальное меня потянуло?» — снова поймал себя на грешном унынии сыщик.
Филька выставил на стол принесенные штофы, стал разливать водку.
Куренок, часто мигая красными глазами, гримасничая изрезанной шрамами мордой, взял рюмку и провозгласил:
— За общее здоровьичко и долгую жистянку, чтоб никогда она не была дрянцой с пыльцой!
Сенька похрустел капустой, закусывая, и приступил к делу:
— Слыхивал я от Фили, что желаешь сбагрить ты, Тесак, на Питере знаменитую вещь. О том известно Гавриле, и я от него зевло открываю. А потому прежде всего спрашиваю, как же попал к тебе «Кре-стовичок», за который наш братец Степа Кука жизни на Москве лишился?
Затескин откашлялся и с нужными для достойного «ямника» паузами, интонациями изложил ворам сказ о вологодском Носаре, который репетировал с Орловским. .
— Вон как, чтоб тому Носарю на ножике поторчать! — мрачно проговорил Шпакля, но без особого надрыва, какой обычно бывает у фартовых при таких известиях. — Кто ж все это, Тесак, может подтвердить? Только, значит, Косопузый да Митя-монах?
Ох, не нравился опытному Затескину тон его разговора, тяжелое молчание Куренка и Ватошного, но надо же было вить свою веревочку, и он огрызнулся:
— А тебе «ямника» и огольца с подхватов мало?
Шпакля пристально поглядел на него, поскреб перебитый нос и разумно заметил:
— Далеконько они, аж на московской Хитровке, а нам тебе здесь надобно поверить, какой ты дошле-нок. Степу Куку все общество братцев на Питере не забудет никогда… Чего ж ты «Крестовик» не загнал в Москве? — неожиданно закончил он.
— Потому как лишь на Питере ему истинную знают цену, он у вас тут погулял немало, — с ходу брякнул Затескин.
Тут же он про себя спохватился, что не то сказал, да было поздно. Потому своим ответом Сила Поли-карпооич попал впросак: зачем же тогда гаврилки уполномочили Куку сапфир везти на продажу в Москву?
Да видно, эта промашка Тесака мрачно настроенному Шпакле не была важна, потому что Сенька сплюнул, затянулся папироской и то ли приказал, то ли попросил:
— Покажь-ка камешек.
Затескин, словно не слыша этого, налил себе водки, выпил и стал закусывать.
Нервный Куренок не выдержал:
— Тесак, ты с себя не строй дурандашника! Аль не слыхал?
— Слыхал, господа фартовые, а только покупателю и стану казать. Вам Эрмитаж, что ли, здесь? Филька вон видал и будя.
Шпакля от эдакой наглой независимости аж позеленел и осведомился:
— Гаврила желает сличить, та ли у тебя вещь, с какой Степа выехал на Москву. Потом и разговор могет быть о покупке Гаврилой сапфира обратно. Ты что ж, Тесак, не доверяешь через мои руки нашему пахану его показать?
Здесь уже пустое нес Сенька, малограмотный и куда менее изощренный; чем обычно занимавшийся такими переговорами Гимназист или хотя бы Кука. С какой стати гаврилкам было «обратно» сапфир покупать? Ясно и не такому, как Затескин: Гаврила хочет отнять камень.
Сыщик же поставил все лишь на то, чтобы наконец выйти на самого предводителя банд^гтов. Только иод видом обладателя «Крестовика» Затескин мог встретиться с Гаврилой, и нельзя было пасовать сейчас под нажимом Шпакли и Куренка.
— Гавриле я доверяю, — промолвил Сила Поликарпова, — но твоим рукам, Сеня, не очень. Вези меня к пахану, с ним и буду ладиться.
— Ладило б тебя, Тесак, на осину! — гаркнул Ветошный, почему-то, как и Куренок, очень возбуЖденно следящий за их перепалкой.
Разрешил это и другие предчувствия, мучавшие матерого полицейского, зловещий вскрик Шпакли:
— Хорошо, балабой ты московский! Будет тебе похлеще пахана!
Он махнул Фильке рукой, тот вскочил, подбежал к двери и широко распахнул ее. В проеме стоял пресловутый «ямник», деловой из деловых Косопузый, о котором и от имени которого плел Затескин, начиная с московской Хитровки и до петроградской Лиговки! Откуда его демоны принесли?!
Переваливаясь на коротких ногах, барышник протопал к столу, сверля бешеным взглядом Затес-кина, и произнес вкрадчиво:
— Здоровенько, Сила Поликарпович. Ишь, в какие места добрался! Для кого нынче вынюхиваешь, легавый?
Затескин понял, что пришла его смерть. Нелегко было умирать императорскому сыщику в вонючей конуре от рук злодеев, без исповеди священнику, да делать было нечего, Господь Бог так судил.
Он ответил спокойно:
— Как заточили Государя нашего, я работаю только на себя.
Косопузый присел на пододвинутую Филькой табуретку, ударил по столу кулаком.
— Врешь, фараон! Ты для кого-то в лепешку расшибался на Хитровке. Мне Митька-монах под пытками страшными, перед смертью зубами и кровью харкая, все обсказал про тебя!
Сила Поликарпович сообразил, как, наверное, все было. Косопузый случайно в Москву вернулся, а на Хитровке дружки гаврилок тянули свое следствие про Куку да про исчезнувший «Сапфир-крестовик». А также, конечно, уточняли они про хитровского скупщика Тесака, который в Петрограде залез в высокие воровские круги. Косопузый и попал в самое перекрестье вопросов: в Питере-то на него и Митю-Монаха тот Тесачок ссылался безостановочно.
«Вот тогда нешуточно