— Нет, пятницу я занят… — басит его собеседник, и Сандр, не переставая слушать, внезапно касается моего плеча!
А оно — обнаженное! Потому что я не переоделась из шикарного пуловера, со специально спущенным плечиком, Настя настояла, чтоб я в нем ехала!
И я поехала!
И вот теперь жалею об этом страшно!
Потому что прикосновения Сандра и через одежду-то болезненно-горячие, а к голой коже — просто ожог!
Застываю, не в силах пошевелиться и отвести взгляд от холодного равнодушного лица. А Сандр, продолжая что-то угукать в трубку, медленно ведет по плечу вверх, убирая мои волосы за спину, пока, наконец, не касается шеи. Как раз в том месте, где цветет синим и красным его укус!
Меня дергает от этого прикосновения, словно током!
Судорожно втягиваю ставший слишком густым и горячим воздух между нами, сильнее прижимаюсь к перилам, пытаясь избежать прикосновения. Но все зря.
Жесткие пальцы, чуть царапая подушечками, проходятся по месту укуса, неожиданно мягко гладят, а взгляд Сандра становится тяжелым и темным.
Ему явно нравится то, что он видит.
— П-п-пусти-и-и… — удается мне выдавить через сжатые зубы, но Сандр не позволяет больше ничего сказать, неожиданно властно перехватывает огромной ладонью горло, ведет большим пальцем по раскрытым губам, а взгляд его — предупреждение и приказ.
Молчать.
И не сметь сопротивляться.
А костяшки пальцев — сбитые. Как у спортсменов бывает. Долго лупил грушу?
Почему я это замечаю сейчас? Почему об этом думаю?
— Тогда ближе к теме наберу… — басит Волк в трубку, и Сандр, не прекращая гладить мои губы и внимательно изучать мое испуганное запрокинутое к нему лицо, коротко отвечает:
— Договорились.
И отключает звонок.
И ровно в это же мгновение у меня словно в голове что-то перещелкивает!
Не знаю, откуда силы берутся!
Дергаюсь вверх по лестнице, сбрасывая с себя властную ладонь и не глядя больше в жесткое холодное лицо, бегу прочь с такой скоростью, что в голове ветер свищет!
Боже, если он сейчас за мной… Если догонит, то…
Ох, мама моя!
Забегаю к себе в комнату, захлопываю дверь, закрываю ее на замок!
И прислоняюсь к ней спиной, замирая и тревожно прислушиваясь: не раздадутся ли тяжелые шаги в коридоре…
Боясь этого до остановки сердца.
Но звуков никаких не слышно.
Аккуратно, чуть ли не на цыпочках, отхожу от двери, ползу в сторону окна, выходящего как раз на подъездную зону особняка.
Наблюдаю, как Сандр, снова разговаривая с кем-то по телефону, неторопливо и спокойно идет к своей машине.
Задерживается на мгновение, режет взглядом по окнам, словно знает, что я наблюдаю за ним.
Не успеваю даже отшатнуться, снова превращаясь в соляной столб!
Сандр садится в машину и уезжает.
А я, разом обессилев, опускаюсь прямо на мягкий пушистый коврик у окна.
Сижу, безвольно катая в голове пустые шарики безумных мыслей. Даже не мыслей… Вопросов. Что это такое? Что это? Зачем он? У него же… жена…
Сил подняться нет, и я валюсь спиной на коврик, глядя в потолок.
И заново переживаю произошедшее.
Ощущения жесткого прикосновения твердой подушечки пальца к губам, властного нажатия на горло, собственнического поглаживания места укуса, накладываются на те, что были раньше. Когда он трогал меня на балконе. Когда кусал. Сжимал настолько сильно, что не было никакой возможности отстраниться.
Боже…
Буквально час назад я была счастлива. Я как-то умудрилась забыть, верней, не забыть, а просто не думать о том, что со мной сделал Сандр! И почему-то считала, что больше этого не повторится!
А это…
Повторится?
Он не намерен останавливаться?
И как далеко он собирается зайти?
И что мне делать-то?
Боже, что делать?
На ужин в семь часов я не спускаюсь.
Елене, пришедшей за мной, коротко говорю, что занята и голова болит, а сама тщательно закрываю дверь и балкон, укладываюсь в кровать и кидаю рядом телефон. Если он попробует… То я папе наберу. Плевать на все. Наберу и все.
С такими мыслями я и засыпаю.
А ночью поднимается ветер…
Листаем дальше, девочки...
Глава 27
Вой ветра за окном похож на стон раненого животного. Бессильный, полный боли и безнадежности.
Он проникает в мой сон не резко, но так настойчиво и тягостно, что не сразу понимаю, сплю еще или уже нет.
Темнота, полная, абсолютная, черт бы побрал эти шторы блек-аут.
Терпеть их не могу. Как и все в этом проклятом склепе.
Ощущение, что кто-то смотрит из темноты, непередаваемо. Жутко.
И в горле пересыхает от боли.
Хочется пить.
Щелкаю выключателем, запуская хоть чуть-чуть тепла в эту непроглядную темень.
Мягкий свет ночника не режет глаза, позволяя постепенно привыкнуть к тому, что в мире все же есть краски.
Сажусь на кровати, провожу ладонью по спутанным за время сна волосам.
Так…
Надо попить и ложиться снова спать. Новый день потребует новых сил. А у меня и без того с этим не густо, чтоб еще и полусонничать… В универ завтра, смотреть на богатеньких мальчиков и девочек, что-то отвечать на вопросы, как-то реагировать… Или не реагировать…
Встаю, в легком сонном коматозе, натыкаясь на все подряд на своем пути, шлепаю к столику, где горничная оставляет воду.
И замираю посреди комнаты, словно пугливый олень, бредущий ночью к водопою и услышавший хрустнувшую под лапой хищника ветку.
Нет, в комнате ничего не хрустит, но ощущение чужого присутствия невероятно яркое.
Почему-то сжимаю себя поперек груди, словно пытаясь прикрыть напряженно натягивающие шелк маечки соски от постороннего пристального взгляда.
Знакомого взгляда. С отчетливой давящей энергетикой.
Испуганно всматриваюсь в темный угол, где стоит большое кресло.
И вздрагиваю, понимая, что в этом кресле кто-то сидит.
Не видно, кто, лишь овал лица пятном выделяется на темном фоне. Все остальное — полный мрак. И ужас.
— Кто здесь? — голос мой хрипит, отказывается слушаться. И очень-очень страшно звучит в вязком мраке, что окружает со всех сторон.
Ответа не получаю, да он и не требуется.
Я и без того знаю, кто там.
Знаю.
И