И про Бабу Ягу вероломную, и про волшебный сундук, который ей жить спокойно в чаще не даёт. И как она тридцать лет его искала да Кузьму на крюке пытала, паутиной шёлковой заматывала да над котлом подвешивала для устрашения, грымза лесная нехорошая. И она бы, может, тот сундук и нашла, кабы был он у Кузьмы в распоряжении. А сундук-то волшебный у Наташиного батюшки спрятан! То-то и оно.
– Нет у нас ничего волшебного, – мотнула головой Наташа. – И быть не может. Папа давно в чудеса не верит, он сам говорил. А мама – тем более.
– То-то он его с чердака забрал да в коробе схоронил!
– Это папин сундучок, что ли? Так давай я его заберу?
– Мели, Емеля, твоя неделя!
– Чего?
– Заливаешь. Брешешь. Врёшь, одним словом.
Вот это уже было совсем обидно и несправедливо. И Наташа вышла из столовой.
Пусть Кузя там один сидит, раз он считает, что Наташа брехунья. Заливака. Мельница. Нет, не мельница, наверное. Врунья, одним словом. Она в жизни никого не обманывала. И не придумывала.
Мама Наташей гордится. Наташа даже математику не списывает. Не знает – так контрольную и сдаёт: подписанный листочек. Ей классная за честность не раз оценки завышала. И на физкультуре тоже. Все девчонки за родителей записки написали, чтобы урок прогулять. А Наташа тоже прогуляла, но честно. И потом дома сразу призналась. А папа всё равно так расстроился, что Наташа больше вообще никогда не прогуливала. И на собраниях Наташу всегда хвалили. Говорили, что сказочная девочка. Очень честная. И это последним домовым нужно быть, чтобы в обмане её подозревать. Вот сейчас мама с сумками по коридору в столовую пошла – хоть у неё спросите, какая Наташа честная. Ох уж этот Кузька!
– Кузька! – Наташа схватила сундучок, вскочила и побежала в столовую.
Но Кузьки на столе уже не было. На столе валялись покусанные пирожные, а за столом, подперев подбородок руками, сидела мама:
– Ты же мне обещала, Наташа!
Мама взяла мокрое полотенце и понесла в ванную.
– Прости, мамочка. Сейчас уберу.
Наташа схватила тарелку с недоеденными пирожными, открыла холодильник и с облегчением выдохнула. На полке сидел Кузьма и жевал сосиску.
– Хорошо я схоронился, – похвалил он сам себя. – Уютно здесь. Не жарко. И кормят сносно.
Наташа вытащила домового из холодильника, хоть тот и считал, что укромнее места в доме не найти и хорониться там – одно удовольствие.
Не успела она подумать, что хорошо бы его и правда куда-нибудь спрятать, как Кузьма тут же спрятался сам. Пришлось снова искать его по всем ящикам и аукать.
– Да ау-ау, – выглянул домовой из духовки – весь чумазый, будто и не парился никогда в Наташиной мойке. – Тут буду жить. И не упрашивай, не вылезу.
– А так? – Наташа вытащила из-за спины золотой сундучок, покрутила им перед Кузиным курносым носом и спрятала снова. – Тоже не вылезешь? Ну ладно.
– Погоди, красна девица! Стой, кому говорю! – Кузя семенил за Наташей, стуча лапоточками. – Смотри, я уже слушаюсь! Да посмотри ты! Обернись! Замри немедля! Красавица ты моя, Наташенька! Я больше не буду! Никогдашеньки! Печью клянусь вашей закопчённой! Да чтоб я в мойке утоп, если хоть раз тебя не послушаюсь! Не видать мне магазинных корзиночек, если вру, волшебница ты моя! Да я даже не начинал озорничать-то, окстись! Ты что, домовых не знаешь?
Конечно, домовых Наташа не знала. Точнее, никогда с ними раньше не знакомилась. Зато была очень смышлённой девочкой, а ещё, как мы уже выяснили, тоже немного домовым. Поэтому часто говорила родителям то же самое и точно так же, как Кузя. Ну, не прямо так – не цеплялась в их тапки, конечно, и следом по ламинату за ними не ездила. Но всегда уговаривала их похожими обещаниями. И хорошо знала, что это работает. Даже удивительно, как много общего у детей с домовятами. И те и другие очень сообразительные и моментально перевоспитываются. А ещё они верят в волшебство. И Наташа поверила. И правильно сделала.
Глава 10
Тьфу, пакость!
Насчёт дозорных яблочко на серебряной тарелочке Ягу не обмануло. И через пару вёрст летящий по трассе волшебный «Запорожец» своей волшебной полосатой палочкой тормознул инспектор ГИБДД.
– Инспектор Орлов, – заглянул он в салон, задумался, зачем-то дунул в какую-то трубочку и только после заметил Бабу Ягу на заднем сиденье.
Инспектор вздохнул с облегчением, спрятал трубочку в карман форменных брюк и улыбнулся Яге:
– Ты как так быстро перепрыгнула? Гимнастка, что ли? И куда мы летим? На какой чемпионат?
– На какой надо. Что надо-то?
– Права, прекрасная леди.
– Я тут тысячу лет летаю – на каких правах, как ты думаешь? А вот ты тут на птичьих правах на обочине встал поддельной палочкой махать. Я тебя не помню. Так что давай сюда свои права, и поехала я.
– Ясненько. Тогда выходим из машины, – обиделся инспектор Орлов.
– Ладно, уговорил.
Яга лебёдушкой выплыла из «Запорожца», вытащила из сумочки старинный свиток, грациозно вручила инспектору Орлову, а сама принялась задумчиво катать яблочко по серебряному блюдечку – длинными изящными пальцами с идеальным маникюром.
Из свитка выпорхнула летучая мышь, врезалась Орлову в лоб и, вереща и цокая, скрылась в придорожных зарослях. А права на полёты размотались до самого асфальта, торжественно и плавно опустившись на ботинки инспектора.
Инспектор прочитал вслух – тоже торжественно, как того требовал документ и память предков:
– Разрешение летательное. Выдано Яге в 1024 году...
К инспектору подошёл капитан полиции:
– Что тут у нас?
– Нарушаем скоростной режим, товарищ капитан. Права липовые.
– Берестяные, – уточнила Яга.
– Ну да. Выданы в 1024 году.
– Царём-батюшкой? – хихикнул капитан.
– Кощеем, – фыркнула Яга.
– Каким конкретно Кощеем?
– Бессмертным, – отмахнулась Яга. – Вот о чём с вами разговаривать?
– А не надо с нами разговаривать, девушка, – подмигнул капитан. – Нам бы что-нибудь поесть. С утра голодные на обочине стоим. Нет у вас ничего этакого?
– Может, ещё напоить и в баньке попарить? – огрызнулась Яга. – Ну-ка, яблочко, отправляй служивых куда следует. Покажи им мою избушку. Пусть подождут меня да печь растопят. Я скоро.
– Хорошее предложение, – снова подмигнул капитан, схватил